Художник Её Высочества - [117]

— Нашел что? — спросил Бадьян, ковыряя ногтем швы меж кирпичами.

— Даже если здесь где тайный ход, разве б она успела забраться внутрь и захлопнуть дверцу. Мы барахтались пару секунд. А может, наверх как-нибудь? Проективно-инвариантно.

Задрали головы.

— Тогда надо мухой быть, по стенкам бегать.

— Или под мухой, — поправил Форшмак.

— Чертовщина! Пойдемте-ка, панове, мозги прочистим.

Сидели без разговоров. Степан сжимал и разжимал под коленями замСк из рук, Головатый сосал оливки, а Бадьян, сказав: «Закурю-ка я на нервной почве», смотался на нижние этажи университета и купил в автомате сигареты. По мастерской разошелся удушливый ментоловый запах.

— Ну и как курится, презамечательный? — поморщился Головатый.

— Какая курица? — не вьехал курильщик.

— Я спрашиваю с неудовольствием: как курится? Молодой человек, вы бы еще пропитанные бензином купили.

— А что я могу? Что вывалилось трефное, я не смотрел, мне до фени, что зобать.

Опять замолчали. Хозяин понятно почему, гости — из вежливости.

— Курить вредно, — проговорил, наконец, Головатый. — В табачном дыму содержится до тысячи вредных компонентов, из которых многие смертельно опасны. Например, формальдегид, мышьяк, свинец, радиоактивный полоний.

Бадьян осторожно посмотрел из-под бровок на сомлевшего Степана, подкинув оливку, поймал ртом:

— Железняк, чугун, люминий.

— Лазурит, перлы, изюмруд, божественный гранат на пироксилиновой основе, — продолжил Головатый.

Бадьян открыто оскалился.

— Нифеля, кокаин, шлюмки.

Они заржали и дружно потянулись к стаканам.

— Ультрамарин, индийская желтая, капут-мортуум, — добавил живописец.

Загрохотали так, что взлаял Жуль на балконе.

— Ка..! Ка..! Капут..! Мортуум..! Ой не могу!

Что еще остаётся? Остаётся — впасть в разнузданное серийное пьянство. И такое же, если не больше, даже желательно намного большее, гомерическое, веселье. Главное, в следующий раз не опарафиниться и придумать какую-нибудь хитрость хитрожопее на порядок, чем в прошлый раз. Скажем: ну-у… Пристегнуться к обьекту наблюдения булавкой и дело в шляпе, что тут думать?

Главное, не забыть. Степан, стараясь не забыть, для верности зажал дульку в кулаке.

Бадьян так хохотал, что на пике хохота пукнул. Собутыльники тем не менее услышали. Хохот достиг своего максимума.

— Называется: не рви, — дай померить, — оттирая перстом уголки глаз, прокудахтал Головатый.

— Слушайте, слушайте, мужики! — затормошился Бадьян. — Со мной случай был, когда ещё студентом, с нормальной рукой… Я за студенткой с параллельного ухлёстывал. Однажды так получилось — ёлы-палы! Намешал продукты, сначала по рюмочке заблатыкали, потом шпиком накормили, потом пить захотелось, хоть ложись да помирай. В общем, молока надулся, ещё разного накидал. И пердёж напал, думал взорвусь! Я её провожаю до хаты, а так и тянет каждую минуту подслабить. То отстану, будто шнурок развязался, и потихоньку освобожусь, то за спичками в магазин забегу, то вроде попить к автоматам. Поперепукался! Замучился предлоги выдумывать. К ней пришли, она спрашивает: «Будешь что?». Я говорю: «Чаю покрепче». Тут меня так сперло, думал, глаза придется собирать по углам. Она на кухне чай заваривает, а я заскочил в какую-то темную комнату, оба-ля! как саданул по большому счету, аж форточка открылась, пиджак скинул, размахал по сторонам и захожу на кухню деловой…

— Ну?! — хором воскликнули мужики.

— Чё, ну?! В комнате, оказывается, еёшная сестра с хахалем целовались. Шторы задёрнули для интима и целовались. Мы-то не знали, что они дома.

— Да-а-а, душистый цветок прерий, это не то что дунуть в парфюмерном отделе торгового центра. Это тебе не эмбивалентный символ бытия — портвейн номер семьдесят семь, это брат тебе не месячник дружбы с гренландскими тюленями, это чарующе-концептуальнее.

Вывод ясен: молоко — империя зломерзостей. Такая редкостная гадость, как поцелуй Сталина с Гитлером с языками. Только дурак не заходит в тупик молочной промышленности, там уже полно умных. Умные-то умные, а не знают, что лактоза сплошь и рядом не переваривается человеческим организмом, кретины сплошности рядАми!

Аби нет, Жуля нет. Аби есть, Жуля есть. Аби нет, Жуля есть. Аби есть, Жуля нет.

Пьянка покатилась бедовой головой с гильотины. А начиналось так культурно, вспомнить противно. И не вспомнить: впереди темно — будущее, позади ещё темнее — тёмное пиво.

— Типун тебе на язык, чирей на задницу! — сибирский дед грешным делом тоже не брезговал душевного застолья. — Пук — афоризм попы. Отрыжка — душа с богом беседует. Не бзди в скафандре — всплывёшь. На зубах уже мозоли. Сыт я умностями. Наливай дон Педро!

— Ни шиша! Рому на одну затяжку осталось.

— Как, ёлы-палы?! Наверное, мы себе что-то отсидели сегодня, — Бадьян жирно облизнулся, Бадьян вырвал из рук Головатого купюры и сгинул со скоростью пули, покидающей ствол.

— Господа, тост! Пьянка без тоста, что кошка без хвоста! Бадьян! Степан! Можно я вас буду звать магистр? Магистр — это мастер. Я хочу выпить стоя, магистры! Но вы сидите. Нельзя не признать, что мегалитические культуры добились выдающихся результатов, — загнут первый палец свободной руки. — Орнаменты в форме глаз, — второй палец. — Сигнальные барабаны, — третий палец. — Лабиринты и культовые камни циклопических размеров, — четвертый палец.