Художник Её Высочества - [114]

Бадьяну надоело.

— Бог не колхозный сторож, он всё видит. Ну колбаски бы!

— Были бы у колбасы крылья, лучше бы птицы не было. Что вы спрашиваете, голоднейший? Идите и отоварьтесь. Иначе дальнейшая беззаботность уничтожит благодеяние первоначальной предусмотрительности.

— Чаво? — попытался переварить аттический слог их недалёкий дружок.

— Я говорю: сало надо перепрятать. Рому заодно купите. А то чувствую, у меня от щебетания скоро язык отвалится. Ох, уж этот напиток из дубовых бочек.

Бадьян заглотнул коньяк и рысцой побежал к двери.

— Что я хотел ещё умное… Да. Субстанция вселенной — это трансцендентные буквы, написанные божеством в книге бытия. После кристаллизации созданные предметы опустились божественным дыханием на низкий уровень, к нам сюда.

Раз так получилось; сидят, ждут, стучат ногтём об ноготь, пьют, — пусть скажет просто: есть бог или нет? Ницше ехидничал: «Бог умер», бог парировал: «И Ницше тоже».

У Головатого эдакий внимательный прищур и еле сканируемая улыбочка.

— Зачем такой конкретный ответ, премногоуважаемый?

Степан лег виском на кулак и плямкнул губами.

— Не знаю. Такие события происходят, не знаешь, что думать. Сомнения какие-то… Хоть крестись.

— Хочешь честно? Ты понимаешь, что такое логическая основа целостного суждения? Выйдем из неё.

Из окна спрыгнула Абигель, проворчала:

— В этом доме найдётся хоть корочка хлеба?

Из-под ноги вынырнул Жуль, шмыгнул к своей чашке. Тут же в мастерскую влетел исполнительный продюссер по закуске. Щеки у торопыги от беготни раскраснелись — хоть блины выпекай.

— Гы! девушка нашлась. А мы тута переживали.

За столом суета. Бадьян умудряется резать одной рукой колбасу. Абигель из-под его ножа складывает бутерброд, рисует на нём кетчупом. Головатый открывает банку с оливками. Все довольны, все при деле, только художник сидит, скрипит головушкой.

— Аби… Ты откуда появилась?

— Ворона в пузыре принесла, — отмахивается Абигель и снова на балкон. Щенок за ней.

— Вздрогнули. Так закалялась сталь!

Вот в первом окне появляется она, доедающая бутерброд, пауза стены, во втором окне, пауза стены, в третьем… исчезла. Степан перебирается на балкон, делает круг. Из окна торчат собутыльники.

— Ну что ж вы нас покинули? Зовите барышню, засим пойдём выпьем и поговорим. Да что случилось-то опять?!

Протиснулся мимо визитёров, к столу, налил себе и попытался выпить. Пятидесятичетырёхградусный ямайский ром не дался. Художника услужливо колотили по спине, а он чуть не захлебнулся, прокашливаясь.

— У тебя такой вид, словно в молоке муху нашёл. Ничего, что я на «ты» перехожу?

Степан проперхался.

— Мы уже давно на «ты». Только не целуемся.

А молоко, соответственно, самое тёмное место. Мало ли что в нём может быть? И смешное, после жирной селёдки.

— Что тебя так разволновало?

— Абигель исчезла. И Жуль.

Головатый просвистел губами трэнэ. Форшмак перепроверил, тоже сделав круг.

— Классно девушка водит коридором. У вас тута тайные ходы есть, да?

Степану ударило по-настоящему. В голове камышовый шум, в груди жаром опьянение. Врезал себе по лбу. Маленьким говорил он, разглядывая упавший на землю намоченный хлеб с сахаром: «Пропало дело моё!».

— Пропало дело моё! Так что там с богами? Есть они, собаки, или нет?!

Головатый фыркнул.

— Бог да впереди не широк один. Давайте, угоднобогие, выпьем и разберёмся.

— С колбасятиной вмазать — совсем другой шалман.

— Продолжим. Абсолют — первооснова вселенной. Дух и тело Бога. Сталинашвилизм оставил только тело — материю, признавая единственной объективной реальностью. Но, препочтенные; что же в таком случае пустота, если не абсолют?

«Сговорились они что ли? Титька — та же сиська.» Надоели ещё восторги Лузина по поводу глобальных вакуумных взаимодействий. Какая, спрашивается, разница, как называть одно и то же? Мат — материЯ, пустота — капуста та…

— Это не парадокс, други мои. Основа мира — живое ничто.

— Живое предполагает форму и мышление.

А оно, разве, формально не мыслит? Стоп-топэ! Головатый, основатель школы, беседует с учениками. Хорошо, он откроет тайну. Палец к губам. Но, только, тс-с, могила?

— Век воли не видать! — поклялся один ученик. Второй промолчал.

— Абсолют, преуважаемые, Бог, Nihil{Nihil (лат.) — ничто.} не мыслит… оно…

«Сейчас сморозит — приготовился к очередной чепуховине Степан. — Наш охотник соврался, как с курка сорвался.»

— Природа хочет остаться сама собой. И не может! Жизнь, оказывается, лишь патология пустоты. Её болезнь и извращение, если хотите, — посверлил пальцем вверх, будто чей-то невидимый нос прочистил. — Нормальное состояние вселенной — её отсутствие!

Сподобился. Произвёл. Не шампанское — квасок.

— Миль-пардон, а бог, разве, не художник? В какой ещё профессии столько красок?

— Ноги будем щупать? — Форшмак, заботливый официант-подлизала. — Просю, — стакан Головатому. — Просю, — стакан Бумажному. Ментальная рюмка в отставке. Когда дело пошло, обьём посуды увеличивается. Серийные пьянки следует повторять как можно серийнее.

Будем пить, раз просят. Аби всё равно нет. Жуля-пажёнка нет. Просвета нет. Одна тотальнейшая пустота, чтоб ей пусто было!

— Бадьян, бог есть?

Респондент у нас с попыткой в мысли, перестал грызть ногти, подбоченился. Если этот товарищ хочет сказать крупную философскую мысль, вокруг замерают и смотрят с жалостью что ли, с которой смотрят на заику из анекдота: Ну давай же, родной, давай! доскажи, наконец, кто ещё остался в самолёте, после того как основная масса ушла сдавать пивные бутылки?