Хуан-Тигр - [10]
– Скажу – и готов хоть руку дать на отсечение, – что в самой темной (или, наоборот, в самой светлой) глубине своей души вы совершенно не верите тому, что приписываете женщинам.
– Ты мне лучше скажи, прав я или не прав. А верю я этому или не верю – это уже не твоего ума дело.
– При всем моем уважении к вам утверждаю, что вы не правы.
– Ну что ж, попробуй убедить меня в этом! И я тебе только спасибо скажу. Хорошо обо всех думать – что может быть лучше? Но вот так получается, что до сих пор меня жизнь учила лишь плохо думать о той половине человечества, которая носит юбки.
– Зачем же мне убеждать вас, коли здесь и так все ясно? Ведь если стрелка компаса, как его ни поворачивай, все равно будет указывать на Полярную звезду, то и мужчину, что бы с ним ни случалось, всегда будет притягивать женщина. А если он и сядет на мель или натолкнется на риф, то тут виновата не звезда, а сам мужчина, который несется на всех парусах, не разбирая дороги.
– Это ты, сынок, хорошо сказал. Конечно, так оно и есть: если мужчина и наталкивается на какое-нибудь препятствие, если что-то и мешает ему жить, то виновата тут только женщина. А если он потерпит крушение, значит, ему светила плохая звезда. А плохая звезда для мужчины – это плохая женщина.
– Шутки шутками, да вот только разве что слепой не увидит, что Дон-Жуан и его женщины поменялись ролями. И не думайте, будто он хитроумно соблазняет женщин: эту байку он сам и сочинил и пустил в ход. Нет, соблазняются, обманываются сами женщины, принимающие его за героя выдуманной ими же легенды, за настоящего мужчину. А как столкнутся с ним лицом к лицу, так сразу же и поймут, что все это – сплошной обман, никакой он не герой, никакой не мужчина. Я прочитал немало книг о жизни Дон-Жуана, да только вот ни в одной из них не говорится, что у него был хоть один ребенок. Так чем же вы мне объясните, что от этого шарлатана не забеременела ни одна женщина? А ведь он только и делал, что пытался их обрюхатить! Всяких он перевидал, всяких перепробовал – от гордячки принцессы до нищенки рыбачки. От кого другого любая из них давно понесла бы. От всякого, кто не был бы таким, как он.
Хуана-Тигра от таких речей прямо в жар бросило: да где же это слыхано! Он хотел было прервать Коласа, но, поразмыслив, решил слушать дальше: надо же знать, насколько человек может в уме повредиться! И Колас продолжал:
– И дело вовсе не в том, будто уже через пять минут всякая женщина так надоедает Дон-Жуану, что он ее тут же и бросает. Да, он старается поскорее удрать. Но почему? Тут возможны две причины. Во-первых, этот горе-волокита терпел поражение – и не раз. Вот потому-то он подобру-поздорову и смывается, пока обман еще не раскрыт и пока сама женщина, которой этот импотент вот-вот опротивеет, его не бросила. Этот трус просто боится, как бы любовница его не опередила. Немощен он – вот и убегает, сматывает удочки первым, а брошенная женщина терзается, себя винит, думает, что не сумела угодить любовнику. А чтобы никто не узнал об этой ее тайной муке, она будет держать язык за зубами. И даже, глядишь, сама присочинит какую-нибудь небывальщину к легенде о Дон-Жуане, рассказывая о его будто бы необыкновенных способностях и любовных подвигах, которых, конечно, и в помине не было. Но есть и вторая, гораздо более распространенная, причина его дезертирства. На самом-то деле он просто равнодушен к женщинам, не испытывает к ним никакого влечения. Кровь у этого импотента холодная, но зато воображение-то ненасытное. Вот для возбуждения аппетита ему и приходится все время разнообразить пищу, подыскивая что-нибудь новенькое, что-нибудь остренькое, да к тому же еще и в малых дозах. Ведь и с другими физическими потребностями (как, например, с потребностью в пище) происходит то же самое: человеку с хорошим аппетитом вполне хватает одного блюда, но только в изобилии. И это одно-единственное блюдо нормальный человек будет есть столько, сколько ему надо, чтобы насытиться. Так и настоящий мужчина всю жизнь будет любить, не пресыщаясь и не уставая, только одну женщину.
– А вот с этим, – вставил Хуан-Тигр, – я совершенно согласен.
– Но ведь есть и такие, что не могут обойтись без разных лакомств: чуть попробуют того-другого – и уже морщат нос. Отведают самую малость – и все им уже противно. Съедят всего ничего, да и то через силу, преодолевая тошноту. Ясное дело, тут с желудком что-то не в порядке. Вот точно так же и неполноценный мужчина бросается от женщины к женщине, надеясь – и всегда напрасно, – что вот другая-то придется ему наконец по вкусу и потому желание у него не угаснет. Скажут, будто Дон-Жуан – поклонник и неутомимый искатель красоты: стоит ему увидеть лишь подобие, лишь тень красоты, как он уже спешит завладеть тем, что видит. Но поскольку видимая красота, как и все в этом бренном мире, всегда относительна, всегда несовершенна, то Дон-Жуан, мол, поневоле падает духом, впадает в отчаяние. Пустые софизмы, идиотская логика! Ведь красота только тогда по-настоящему чиста, когда она не вызывает желания овладеть ею. Разве не прекрасны сияющее небо, горы, море, пение птиц? Прекрасны. Но можно ли овладеть ими, присвоить их себе? Нет, не мы овладеваем ими – это они владеют нами, пленяют нас Стоит только сказать: «Какое прекрасное яблоко!» – и уже слюнки текут, так и хочется его съесть. Но здесь-то печь идет не о чистой красоте, а всего-навсего о чувственном удовольствии. Потому что, если мы и на самом деле имели бы в виду чистую красоту, то разве стали бы мы есть это яблоко? Нет, конечно, мы бы его и не тронули. Ведь никто же не ест прекрасные цветы! Но вот когда Дон-Жуан говорит: «Какая прекрасная женщина!» – он думает о ней как о румяном яблочке. И не красотой он восхищается, а пытается (но только в воображении!) возбудить свои чувства, уже остывшие или растраченные. Если бы мы любили женщину только потому, что Бог дал ей прекрасное тело или прекрасную душу, то тогда эта любовь была бы чистой, идеальной. И это только Дон-Жуан (равно как его подражатели и поклонники) считает себя вправе убить якобы любимую им женщину, только бы она не досталась другому, только бы она не отвергла его при всем честном народе. Он ведет себя как плохо воспитанный ребенок, который скорее сломает игрушку, чем позволит, чтобы ею играл другой. Таков Дон-Жуан. А вот настоящий мужчина, который умеет любить преданно и нежно, он ничего не просит, ничего не требует от любимой женщины – лишь бы ему было позволено молча обожать и созерцать ее. А если она не захочет его видеть и прикажет ему уйти, то он убьет себя сам, потому что жить без нее не может.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.