Хрустальный лес - [5]
— Да ты и не кричала вовсе, ты только булькала, — оправдывалась Валя.
— «Булькала, булькала»… — Таиска неожиданно прыснула.
Глядя на неё, не могли удержаться от смеха и Валя с Алёшей.
— Помирились? Вот и хорошо, — сказал папа, выходя на берег. — Ну, как, девочки, нравится купаться в Амуре?
— Ещё как! — сказала Таиска, и ребята снова весело рассмеялись.
Пароход пошёл, а они ещё долго не могли успокоиться.
— Буль, буль, буль! — говорил кто-нибудь, и опять поднимался неудержимый хохот.
Между тем тучи закрыли всё небо. Видно, та туча, на которую ещё тогда накричала Таиска, обиделась и привела своих подруг. Тучи заклубились над самой головой, поползли по сопкам, мягко переступая косматыми лапами, и вдруг обрушились на пароход, на сопки, на Амур проливным дождём. Тысячи, миллионы капель, падая на воду, отскакивали от неё — отскакивали, как от обыкновенной сухой земли, от дерева, от железа. Капли прыгали, как горошины, и, казалось, укоряли Амур: «Своих не узнал? Мы же твои капли, только нас солнце в пар, в тучи обратило, а теперь мы опять к тебе вернулись. Прими нас, пожалуйста!»
А он отвечал негодующим плеском:
«Зачем уходили? Зачем уходили? Ну уж ладно, прощаю вас, непутёвые…»
Волны расступались, и усталые капли наконец растворялись в родной реке. А новым каплям приходилось вести с водой такой же ожесточённый спор…
Но вот, откуда ни возьмись, налетел свежий ветер и загудел, засвистел по Амуру. Заметались тучи, стали цепляться косматыми лапами за сопки, точь-в-точь как набедокурившая кошка цепляется когтями за подоконник, когда хозяйка выбрасывает её на улицу.
Разогнал, расшвырял ветер тучи, и снова падают на волны предвечерние солнечные лучи. Теперь солнце светит за кормой, там, где развевается флаг. Оно опускается всё ниже, всё ярче разгораются гребни волн закатным огнём…
Папа зовёт ребят собирать вещи: скоро Крутоярское. Таиска радостно взвизгивает и мчится в каюту. Алёша степенно идёт за ней. А Валя ещё немного медлит, следя, как огромный шар солнца исчезает за дальней грядой сопок… Вот уже остался только краешек, вот и нет ничего…
К Крутоярскому подходили, когда уже совсем стемнело. Луна ещё не всходила. На склоне тёмной сопки горели-переливались огоньки; девочки приглядывались и гадали: который из этих огоньков светит в бабушкином окошке.
Загремела якорная цепь. Пароход вздрогнул и остановился.
— Почему стали? — испугалась Таиска. — Здесь же кругом вода!
— Дальше идти нельзя, — пояснил Алёша. — Берег близко, только он водой залит, не видать. Вода нынче большая.
— А как же? Я плавать не умею…
— Ничего, — успокоил Алёша. — Видишь, шлюпку спускают… А плавать я тебя обязательно научу.
— Научишь? — подпрыгнула Таиска. — Завтра же научишь, ладно?
— Как получится…
— Скорей, скорей, ребята! — торопил папа, который уже успел спустить в шлюпку чемоданы.
— Ну, раз, два!
Он подхватил сначала Таиску, потом Валю и передал их стоявшему в шлюпке матросу. Алёша спрыгнул сам, да так, что шлюпка закачалась и девочки ойкнули.
На пароходе включили прожектор; широкий искристый столб лёг на воду, и по нему быстро-быстро помчалась шлюпка к берегу, туда, где, очерченная светлым кругом прожектора, стояла, протягивая к ним руки, бабушка Таисья…
Валя засыпала… В маленькой бабушкиной спальне приятно пахло мятой, в соседней комнате слышались приглушённые голоса взрослых.
Осторожно скрипнула дверь, и вошла бабушка Таисья. Она поправила на девочках одеяла, задёрнула поплотнее занавески, сквозь которые проскальзывал лунный свет, потом присела на табуретку между кроватями и чуть слышно прошептала:
— Спят мои внученьки, спят мои кровиночки, капельки мои махонькие…
И тут Таиска, которая, казалось, уже спала, неожиданно звонко спросила:
— Капельки амурские, да, бабушка?
— Ш-ш-ш… Валя-то спит… Амурские, амурские, какие же ещё?
Нет, Валя не спала. Она просто лежала с закрытыми глазами и снова видела перед собой лёгких, пляшущих на воде солнечных зайчиков. Они качались, играли…
Потом и сама Валя превратилась в зайчика и прыгнула на волну.
Волна подхватила её и стала качать тихо, бережно, ласково.
Вершины кедров
Гриша любил открывать по утрам ставни; так уж давно повелось, что открывал их только он. Если мальчик долго не просыпался, мать стряпала при огне, а ставни открывать всё равно не шла… Впрочем, такое случалось редко.
Вот и сегодня, едва полоски света протянулись из щёлочек в ставнях на одеяло, Гриша вскочил, всунул ноги в валенки, накинул шубейку и выбежал на крыльцо.
Утро было морозное; приятно хрустел под валенками ледок, а на завалинках мёрзлая земля была чёрная — стоял март и днём уже подтаивало.
Гриша распахнул ставни, и дом обрадованно глянул на восходящее солнце маленькими чистыми окнами. В сарайчике звенели, падая на дна подойника, струи молока — мать доила корову.
— Гришутка! — крикнула она из сарая. — Умывайся да завтракать! А то скоро дядя Семён зайдёт. Или, может, раздумал, не поедешь?
Скажет же такое: «Не поедешь!» Да Гриша всю неделю ждал этого воскресенья. Он ещё никогда не видел, как валят лес.
Подоив корову, мать собрала завтрак.
— Не спеши ты, ради бога, — говорила она, глядя, как Гриша, обжигаясь, хватает дымящуюся картошку. — Успеешь… Да смотри на деляне ворон не лови, а то угодишь под дерево, чего доброго…
