Хрустальный лес - [34]

Илюшка приглядывался к росткам, словно по каким-то неуловимым приметам мог узнать те, которые были из его колоса.

«Это я! — казалось, кричал один росток. — Здравствуй, Илюша!»

«Нет, я!» — спорил другой.

«Мы!» — зеленело всё поле.

Черный ветер

Теперь, уезжая в степь, бабушка Ксеня брала с собой Илюшку. Они объезжали посевы и обязательно проведывали «целинницу» — так, оказывается, называлась пшеница, посеянная на Илюшкином поле.

Илюшке казалось, что лучше его поля нет во всём совхозе. И зеленей оно было, чем другие, и росла пшеница быстрее.

— Всё потому, — объясняла бабушка Ксеня, — что этот сорт пшеницы родился здесь, на целине. Наша «целинница» лучше и засуху и чёрные бури переносит.

Одно не нравилось Илюшке: зачем возле молодых зелёных ростков торчат сухие жёлтые стебли-пеньки?

— Чего они тут торчат — некрасиво!

— Да это же стерня — старая нянька! — вступилась бабушка Ксеня.

— Нянька? — изумился Илюшка.

— Вот именно. В прошлом году здесь тоже росла пшеница, её скосили, а стерня осталась. Мы её бережём: и землю рыхлим, и сеем осторожно. Взгляни-ка на дорогу.

На дороге ветер то и дело поднимал вверх чёрные фонтаны пыли.

— Если бы на этом поле не было стерни, — говорила бабушка Ксеня, — здесь тоже ходили бы такие же вихри. А стерня защищает всходы, не даёт выдувать землю. Понял?

Илюшка недоуменно кивнул. Вдруг зловещий чёрный язык протянулся с дороги и жадно лизнул зелёные ростки с самого края, где было мало стерни, чуть помедлил, ещё лизнул, и сразу оголились слабые белёсые корешки, которыми растения отчаянно цеплялись за землю. Илюшка присел, растопырил руки, преграждая дорогу ветру, потом бросился собирать камни, солому, палочки — строить плотину.

Он хотел было ещё сбегать за ветками, но бабушка Ксеня остановила:

— Ишь ты какой, только своё поле уберечь хочешь, а полосы посажены, чтоб все поля защищать. Да и стерня дальше не пустит, не даст ветру безобразничать.

И правда, чёрный язык словно укололся о стерню, сжался, присмирел, а потом взвился над дорогой пыльным вихрем.

Пока они доехали домой, небо заволокло мглой, и, хотя был ещё полдень, наступили сумерки, как при солнечном затмении. Шофёру пришлось включить фары. На солнце можно было смотреть простым глазом: его тусклый багровый диск, окружённый чёрной каймой, совершенно лишился лучей, словно кто-то обрезал их по кругу ножницами.

На крыльце их встретила растерянная Раиса Фёдоровна:

— Будто конец света, жутко-то как! Что же это такое?

— Чёрная буря, — ответила Ксения Сергеевна.

Везде — на крыльце, на заборе — лежал толстый слой пыли. Трава, листья на деревьях были серыми, зловещими. Противно скрипело на зубах, першило в горле.

Они зашли в дом, но и здесь пыль лежала на всём: на полированной мебели, на посуде. Илюшка протёр зеркало — оттуда глянул на него чумазый, запылённый мальчишка.

— Правду говорила проводница, — тихо, чтоб не услышала бабушка Ксеня, причитала Раиса Фёдоровна. — Шторы-то какие… Только вчера накрахмалила, нагладила, сегодня — будто пять лет не стираны…

Бабушка Ксеня позвонила в райцентр. Ей ответили, что землю принесло издалека, из другой области — за пятьсот километров.

— А что там осталось? — спросил Илюшка.

— Гиблое место. Долго хлеб расти не будет. Большое это горе, Илюша, когда ветер землю уносит. Беречь нам её надо, ой как беречь!

Целую неделю висела над посёлком, над степью чёрная мгла, потом понемногу начала рассеиваться. Но бабушку Ксеню тревожило другое: не было дождей, начиналась засуха.

Чимпа-пимпа

Пахучие травинки щекотали Тоне лицо, горячее солнце проникало даже сквозь веки. Тоня открыла глаза и увидела над собой огромное синее небо. Первый раз в жизни она ночевала на крыше, на плоской глиняной крыше старой мазанки, что стояла возле большого нового дома Мазаковых.

Айгуль ещё спала, завернувшись в одеяло. Тоня встала с постели, потянулась.

В конце широкой улицы зеленели поля, оттуда, с уцелевших клочков целины, ветер доносил горьковатый запах полыни.

Птицы не могли нарадоваться свежему утру. Скворцы летали шустрыми стайками, кружили над домами голуби. На заборах кричали петухи, посвистывали гусята, направляясь за околицу к котловану, и что-то серьёзное говорили им взрослые гуси.

Вдруг на крышу, почти к ногам Тони, упали два нахохленных комочка — два воробья и, не обращая на людей никакого внимания, продолжали отчаянную драку. Тоня чуть не схватила одного воробья, но драчуны вспорхнули и скрылись в синеве неба.

Птицы знали: ещё час-другой, и солнце подымется, припечёт, прохладная синева неба сменится знойной мутью, и тогда пропадёт охота и петь и драться. Скворцы забьются в свои скворечники, воробьи — под застрехи, и даже гуси вернутся из котлована и будут сидеть вместе с курами где-нибудь в тени, под крыльцом, распустив крылья, раскрыв клювы, не обращая внимания на собак, лежащих тут же с высунутыми языками.

Тоня медленно обводила взглядом посёлок и вдруг увидела в противоположном конце, за крышами домов, высоко поднятый на шесте красный флаг.

— Айгуль! — разбудила она подругу. — Смотри!

Айгуль вскочила, протирая глаза.

— Студенты приехали! — обрадовалась она. — Стройотряд. Дома будут строить.