Хрущев - [59]

.

Вскоре после переезда в Киев беда едва не разразилась с самим Хрущевым. Человек, которого он привез с собой из Москвы и сделал украинским наркомом торговли, которого «уважал и доверял ему», был арестован. Вскоре Лукашова отпустили — это успокоило Хрущева, но ненадолго, лишь до разговора с подчиненным. Лукашов рассказал, что его «били нещадно и пытали», пытаясь добиться от него показаний… на самого Хрущева! Обвинения в том, что Хрущев якобы отправил Лукашова в загранкомандировку для установления связей с белогвардейскими организациями, были смехотворны (на самом деле Лукашов закупал за границей семена лука и других овощей) — но не смехотворнее прочих подобных обвинений, по которым погибли уже сотни людей. Согласно Хрущеву, его друг «оказался крепким человеком, отчего и остался в живых». Ничего не добившись, его отпустили — случай нечастый. Сам Хрущев тоже проявил редкую смелость — обратился к Сталину и рассказал ему обо всем.

— Да, — спокойно ответил тот, — это все чекисты стали делать, туда тоже затесались враги народа и подбрасывают материал, вроде бы кто-то им дал показания. И на меня есть показания, что тоже имею какое-то темное пятно в своей революционной биографии²⁸.

Заговорив об этом первым, Хрущев доказал Сталину, что ему нечего скрывать: подозрительный тиран любые проявления страха и неуверенности воспринимал как доказательства вины. Казалось бы, этот случай должен был ясно показать Хрущеву, что в мясорубке НКВД гибнет множество невинных людей. Возможно, так оно и было: но «на публику» Хрущев продолжал заявлять, что несправедливые аресты случайны и подстраиваются проникшими в органы «врагами народа».

Об этом Хрущев говорил в своем выступлении на XIV съезде компартии Украины: «Товарищи, мы должны разоблачать врагов народа и беспощадно с ними бороться. Но нельзя позволить, чтобы от этого пострадал хоть один честный большевик. Будем вести борьбу с клеветниками». Один из таких клеветников, добавляет Хрущев, направил в местные партийные органы такую просьбу: «В борьбе с врагами я подорвал здоровье и прошу дать мне возможность отдохнуть в курортных условиях». (Смех в зале.)²⁹ На XV съезде, состоявшемся в 1940 году, Хрущев повторяет это предупреждение: «Клеветники крадутся темными переулками и делают свою грязную работу. Много ума для этого не требуется. Просто записываешь фамилии в записную книжку и идешь по ней, пока не пройдешь весь алфавит от А до Я». (Смех в зале.)³⁰

Едва ли подобные слова могли послужить компенсацией за активно раздуваемое Хрущевым пламя страха³¹. Впрочем, в своих воспоминаниях он приводит и примеры «добрых дел» — например, случай, когда он усомнился в представленных НКВД материалах на одного киевского партийного деятеля и добился свидания с узником — увы, слишком поздно, ибо этот человек уже мог лишь покорно повторять «признания», навязанные ему палачами. Однако Хрущев сумел спасти другого подозреваемого, взятого по связанному с этим делу. «Меня не оставляла мысль, что все-таки что-то здесь неладно»³².

Разумеется, несколько случаев «добрых дел», о которых Хрущев рассказывает в своих мемуарах, мизерны по сравнению с десятками отправленных на смерть людей, о которых он умолчал. Так или иначе, он убедил самого себя, что помогает беззащитным, и это убеждение помогло ему пройти через страшные годы террора, хотя бы отчасти сохранив уважение к себе и силы жить дальше.

Назначая Хрущева на Украину, Сталин знал о «слабости» своего протеже к «городскому хозяйству и промышленности» и предупредил, чтобы тот «не увлекался Донбассом» и «больше внимания обращал на сельское хозяйство». «Такой линии я и придерживался, — пишет Хрущев, — хотя мне это было нелегко, потому что я чувствовал тягу к промышленности, а особенно к углю, машиностроению и металлургии… Я стал больше заниматься сельским хозяйством, деревней, ездить по Украине, искать передовых людей, слушать их и учиться у них»³³.

Первым делом Хрущев постарался найти себе помощника, который мог бы все свое время посвящать сельскому хозяйству. Он выбрал Андрея Шевченко из киевского Института земледелия. Двадцативосьмилетний Шевченко доказал, что способен трудиться без устали, изо дня в день, и был взят на работу. Хрущев, вспоминает Шевченко, уже понял, что система управления сельским хозяйством нуждается в изменениях: меньше указаний сверху, больше решений, принимаемых самими колхозниками. Однако прежде, чем убеждать в этом Москву, Хрущев отправил Шевченко опробовать эту идею на самих крестьянах.

«Не приезжай на машине, — наставлял его Хрущев. — Явись в деревню пешком, чтобы мужики видели: ты — такой же, как они. Ты вроде не куришь? Все равно, возьми с собой табак: почти все мужики курят, а тебе нужно расположить их к себе, чтобы они раскрылись. Не засыпай их всякой бюрократией. Дай им подумать. Просто аккуратно спроси, как бы они отнеслись, если бы не получали план сверху от Сталина, а разрабатывали сами. Не торопись, не навязывай им своих мыслей, посмотри, смогут ли они планировать сами».

Шевченко вернулся в Киев с готовой схемой реформы. Хрущев поработал над ней еще несколько дней, а затем представил ее в Москву. Вместе с Шевченко он изложил свою идею Сталину, который поначалу ее отверг: «Если мы сделаем, как вы говорите, они перестанут сажать свеклу. Сахарную свеклу растить тяжело, и доход от нее небольшой, так что они ее растить не будут. Перейдут на овес». Хрущев уверял, что крестьянам можно доверять; Сталин отвечал на это, что Хрущев «несет чушь», что без дисциплины и принуждения сверху «все развалится». В конце концов Сталин согласился ввести некоторые изменения, но только на Украине: колхозам разрешили принимать свой план на некоторые культуры (рожь, овес, ячмень и просо); на все остальное план по-прежнему спускался сверху. «Мало будет ржи — кого-то посадим, — проворчал Сталин. — Если они не станут сеять рожь, отвечать будешь ты».