Хрущев - [11]

.

Последним выступил Виктор Гришин, глава профсоюзов: он пожаловался, что не был на приеме у Хрущева уже четыре года. Наступил вечер. Далеко не все ораторы успели выступить, поэтому решено было перенести заседание на следующий день — заговорщики были так уверены в своей силе, что могли себе позволить эту отсрочку. И все же они опасались, что Хрущев выкинет какой-нибудь фортель. Когда он покинул зал, заговорщики пообещали друг другу не отвечать на его звонки — на случай, если он попытается перетянуть кого-то на свою сторону. Позже Брежнев позвонил Семичастному и спросил, куда поехал Хрущев после заседания — к себе на квартиру? За город?

— А у меня, — ответил Семичастный, — и там, и сям, и везде наготовлено. Нигде не будет неожиданностей.

— А если он позвонит? Позовет на помощь?

— Никуда он не позвонит. Вся связь у меня!²³

Около восьми часов лимузин Хрущева подъехал к воротам его резиденции на Ленинских горах. От близлежащей Воробьевской улицы дом отгораживала желтая кирпичная стена примерно пяти метров в высоту. Сергей Хрущев — из Внуково-2 он добрался домой самостоятельно и весь остаток дня провел в тревожном ожидании — вышел навстречу отцу.

— Все получилось так, как ты говорил, — проговорил Хрущев-старший. Выглядел он расстроенным и очень усталым. — Вопросов не задавай. Устал я, и подумать надо…

Хрущев дважды обошел вокруг дома, затем поднялся в спальню на второй этаж и попросил принести чаю. Никто не осмеливался его беспокоить. Нина Петровна Хрущева в это время отдыхала в Карловых Варах — по иронии судьбы, вместе с Викторией, женой Брежнева.

В тот же вечер Хрущев позвонил Микояну.

— Я уже стар и устал, — сказал он. — Пусть справляются сами. Главное я сделал. Отношения между нами, стиль руководства поменялись в корне. Разве кому-нибудь могло пригрезиться, что мы можем сказать Сталину, что он нас не устраивает, и предложить ему уйти в отставку? От нас бы мокрого места не осталось. Теперь все иначе. Исчез страх, и разговор идет на равных. В этом моя заслуга. А бороться я не буду²⁴.

Если телефон Хрущева, как предполагал он сам и его родные, прослушивался КГБ, после его разговора с Микояном заговорщики могли успокоиться. Однако самому Хрущеву следующий день облегчения не принес. Даже в лучшие свои времена он терпеть не мог критики — а теперь на него обрушился целый шквал обвинений.

Заседание Президиума возобновилось в десять утра. Первым взял слово Дмитрий Полянский. «Сталин себя скромнее вел, чем вы, Никита Сергеевич, — говорил он. — Вы заболели манией величия, и, думаю, это неизлечимая болезнь. Вы умный человек, но наделали много ошибок». На случай, если Микоян вздумает вступиться за своего друга, Полянский предусмотрительно добавил, что Хрущев и Микояна оскорблял, за глаза называя его «слякотью» и «назойливой мухой»²⁵.

Микоян выступал следующим. Он также критиковал ошибки Хрущева, в том числе его «взрывчатость», «раздражительность» и чрезмерное доверие к подхалимам. Однако за политику Хрущева в Суэцком канале и Берлине он заступился, а по поводу Кубы напомнил членам Президиума, что все они одобряли отправку ракет. По его мнению, достаточно было бы сместить Хрущева с поста партийного руководителя, но должность председателя Совмина оставить за ним. Отставка Хрущева с обоих постов «будет богатым подарком китайцам, Мао Цзэдуну, а кроме того, все, что сделано и делается Никитой Сергеевичем, — это наше богатство. И не надо им разбрасываться».

Но даже такая половинчатая защита вызвала взрыв протеста. Шелепин вскочил со своего места; за ним последовали Юрий Андропов, Петр Демичев и другие. Мрачный, никогда не улыбающийся первый заместитель Хрущева в правительстве Алексей Косыгин в своем выступлении отверг «полумеры».

— Вы честный человек, — обратился Косыгин к Хрущеву, — но вы противопоставили себя Президиуму. У вас неограниченная власть. Вы ни с кем не считаетесь, никого не выслушиваете до конца, обрываете… Вы интриговали в Президиуме: одного решали «раздолбать», с другим заигрывали.

Николай Подгорный, которого Хрущев прочил на место Брежнева, с самого начала принял участие в заговоре. Хрущев, говорил он теперь, порицал Сталина за некомпетентность в военных делах — «но ведь вы, Никита Сергеевич, тоже в этом не разбираетесь. Военные говорят, что вы ничего не понимаете в обороне страны». Подгорный считал, что, если Хрущев будет смещен со всех постов, это вызовет вопросы у международного сообщества; поэтому лучше, чтобы он «сам попросил об отставке».

Брежнев подытожил выступления своих товарищей, вспомнив, как однажды Хрущев сравнил секретарей ЦК с «кобелями, задирающими ногу у каждого куста», и предложил, чтобы Хрущев ушел в отставку «добровольно». Заметив, что члены ЦК уже собираются у дверей Свердловского зала в Кремле, Брежнев предложил закончить обсуждение и поставить вопрос о Хрущеве на голосование. За отставку проголосовали все присутствующие. Микоян снял свои возражения²⁶.

Судьба Хрущева была решена; в последний раз он выступал перед Президиумом. Он находился, как вспоминал позднее Ефремов, «в состоянии сильного нервного возбуждения». Шелест называет его в эти минуты «сломленным, одиноким». В глазах у него стояли слезы.