Хрущев: интриги, предательство, власть - [10]

Нет, – продолжал Сталин, – у нас не одна, а две генеральные линии. План партии – всемерно развивать нашу индустрию как основной источник питания сельскохозяйственного производства, по линии его реконструкции надо развивать металлургию, химию, машиностроение, надо строить тракторные заводы, заводы сельскохозяйственных машин ит. д. Нельзя увеличить производство продуктов питания, не обеспечивая, не снабжая сельское хозяйство изрядным количеством тракторов и других машин. Отсюда быстрый темп развития нашей индустрии как ключ к реконструкции сельского хозяйства на базе коллективизации.

У Бухарина исходным пунктом является не быстрый темп развития индустрии, а развитие индивидуального крестьянского хозяйства. У него на первом плане «нормализация» рынка и допущение свободной игры цен на рынке сельскохозяйственных продуктов, допущение полной свободы частной торговли…

Мы спрашивали у Бухарина: а как быть, если в стране не хватает товарного хлеба? Бухарин отвечал: – Кулака не трогайте, везите хлеб из-за границы. На закупку 50 миллионов пудов он предлагает затратить 100 миллионов валюты, отбросив на неопределенное время закупку оборудования и машин, необходимых для развития индустриализации.

Таким образом, – говорил Сталин, – план партии – это ключ реконструкции сельского хозяйства на быстром темпе развития индустрии.

План Бухарина предусматривает нормализацию рынка, свободную игру ценами, а реконструкцию сельскохозяйственного производства осуществлять на базе индивидуального крестьянского хозяйства.

План Бухарина, – сделал вывод Сталин, – есть план снижения темпов развития индустрии и подрыва новых форм смычки рабочих и крестьян.

Пленум поддержал сталинский план развития страны. Вопросы разногласий партии с оппозицией были вынесены на всенародное обсуждение. Дискутировали по этим вопросам и в Промакадемии.

Показательный шантаж

Хрущев слабо разбирался в теоретических и экономических разногласиях Сталина и Бухарина. Эти проблемы, собственно, его и не волновали. Он больше заботился о том, к кому ему примкнуть, чтобы не ошибиться. В начале двадцатых годов Никита Сергеевич поддерживал Троцкого и прогорел – победил Сталин. А как быть сейчас? Многие слушатели академии стояли на бухаринской позиции, и ему удобнее быть вместе со всеми – риска меньше. А если опять победит Сталин, то что будет с ним и со всеми теми, кто поддерживает Бухарина? Все они окажутся там, где сейчас Троцкий.

В этой сложной ситуации Хрущеву очень хотелось посоветоваться с Кагановичем, но он воздержался. Был уверен, что Каганович все-таки поддерживает Сталина. «А если это так, – думал Никита Сергеевич, – то какие могут быть сомнения у меня. Каганович сегодня – это власть. Этот хитрый еврей не ошибется».

Никита аккуратно посещал академию, слушал лекции, но ничего не записывал. Перед ним лежала раскрытая тетрадь, а мысли крутились вокруг собственной судьбы. Он не понимал, о чем говорил преподаватель, и оценивающе осматривал своих сокурсников. Он ненавидел их. Ему хотелось подняться выше всех: либо возвыситься самому либо принизить остальных. Все равно как, лишь бы оказаться над всеми.

«Все они хитрецы подумал он, – карьеристы, затаившиеся враги. Пришли в академию дурака валять, отсидеться до лучших времен».

В мемуарах он так и напишет: «В академию пришло много людей, которые, собственно, не особенно-то хотели учиться, но в силу сложившихся политических условий вынуждены были оставить хозяйственную, партийную или профсоюзную деятельность. Вот они и расползлись по учебным заведениям. Промышленная академия стала буквально уютным уголком, где могли отсиживаться такие люди, потому что стипендия приличная, столовая неплохая и общежитие хорошее. У каждого комната, а некоторые маститые хозяйственники имели возможность получить две комнаты и устроиться там с семьей».

Эти строки появились на свет спустя 30 лет, когда Никита Сергеевич, побывав на вершине власти, был на пенсии. А что творилось в его душе, когда он сидел с «такими людьми» на лекциях, догадаться не трудно. Об учебе он уже не думал. Он искал повод расправиться с этими «маститыми хозяйственниками», которые «расползлись по учебным заведениям».

– Товарищ, почему вы не записываете? – обратился к Хрущеву преподаватель.

Этот вопрос был таким неожиданным, что Никита не сразу сообразил, что обращаются к нему, и стал смотреть по сторонам.

– Як вам обращаюсь, товарищ Хрущев, – сказал преподаватель, – вы сидите на лекции с таким отсутствующим видом, что мне хочется спросить: мы вам не мешаем?

До Никиты, наконец, дошло, что речь идет о нем и ему даже показалось, что преподаватель проник в его сокровенные мысли. Какое-то время он растерянно молчал, а потом неожиданно для самого себя взорвался.

– Нет, – выкрикнул он, – вы мне не мешаете, а вот я вам мешаю. Я шахтер, рабочий человек. Вы читаете лекции и ни одного слова не сказали о борьбе партии с правым уклоном. Вы бухаринец!

Это был первый выпад Хрущева, когда он своим абсурдным обвинением, не имея для этого никаких оснований, ошарашил человека. В будущем этот метод он применит и к Берии, и к Жукову, и к Молотову.