Хрупкие жизни. Истории кардиохирурга о профессии, где нет места сомнениям и страху - [33]

Девушка меня узнала, и я незамедлительно сообщил ей, что операция прошла успешно – как правило, эти три волшебных слова мгновенно снимают напряжение, принося волны облегчения. Она тут же расслабилась, и ее хорошенькое личико озарилось радостью, а через секунду она расплакалась. Выходит, она не просто запала за звезду футбола – у нее действительно были к нему чувства. Я ощутил себя жалким куском дерьма, из-за того что усомнился в ее искренности. Родители парня обняли меня и поблагодарили. «За что?» – подумал я. Я лишь ассистировал Баду. Впрочем, когда все заканчивается хорошо, благодарности хватает на всех. Я пожелал им всего доброго, а также как можно скорее заполучить донорское сердце. Пусть даже это и станет сильнейшим горем для какой-то другой семьи.

* * *

Вместе с профессором Филипом Пул-Уилсоном из Королевского госпиталя Бромптон мы вскоре отобрали в Лондоне потенциальных кандидатов для установки насоса HeartMate. К несчастью, самый первый и молодой из них умер до того, как ему смогли помочь. Зато второй кандидат, казалось, подходил идеально. Ему исполнилось шестьдесят четыре, он был высоким и худощавым, и ему уже отказали в пересадке сердца. Как и у американского футболиста, у него диагностировали дилатационную кардиомиопатию, возможно наследственную, но, скорее всего, она стала результатом вирусной инфекции или аутоиммунного заболевания. Таким образом, у интеллигентного еврея Абеля Гудмана сердце было большое в буквальном смысле слова, и он был практически прикован к постели.

С другой стороны, его коронарные артерии не были поражены атеросклерозом, а почки и печень работали приемлемо. Мы надеялись, что благодаря этому послеоперационный уход окажется менее проблематичным – и менее дорогостоящим. Но одышка у нашего пациента все усиливалась, так что он вынужден был полусидеть в кровати, обложенный подушками: из-за отеков ног и живота лежать он не мог. Чтобы его состояние стабилизировалось перед операцией, Филип предварительно положил Абеля в госпиталь Бромптон, куда я и пришел, чтобы с ним встретиться. Я всегда любил возвращаться в эту больницу – на этот раз в роли состоявшегося человека, самого настоящего кардиохирурга, а не паренька из города, про который так любят шутить юмористы.

Абель сидел в кровати прямой, как штырь. Дышал он с трудом, лоб его покрывала испарина, а полные страха глаза словно говорили: «Недолго мне осталось на этом свете». Ему было настолько плохо, что он не мог произнести ни слова. «Слишком болен для стрижки», как у нас принято говорить. Готовый встретиться с Создателем, в душе он явно надеялся, что вместо этого придет Спаситель. Я пожал распухшую ладонь. Та была холодной и скользкой – кровь к ней уже почти не поступала. Я объяснил, что насос HeartMate, работу которого мне довелось увидеть в Хьюстоне, избавит его от мучений и что он станет первым человеком в мире, которому эту технологию предлагают в качестве «пожизненного», а не временного решения. Раньше ее применяли исключительно для претендентов на пересадку сердце. Надолго ли это «пожизненное» решение продлит его жизнь? Я не знал, но без HeartMate он наверняка умер бы в считаные недели. И это в лучшем случае (мне, например, казалось, что он может отойти в мир иной прямо во время нашей беседы).

Он попытался переварить сказанное мною. До мозга Абеля тоже доходило не так уж много крови, но ему удалось оторвать голову от подушки и пробормотать:

– Тогда давайте сделаем это.

Думаю, он надеялся, что операцию проведут в тот же день. Что ж, не все сразу.

В Лондоне было три часа пополудни, в Хьюстоне – на шесть часов меньше. Я позвонил Баду, чтобы объяснить, что у нас мало времени и что нам разрешили имплантировать насос только умирающему пациенту – «из соображений гуманности». У нас на руках был умирающий пациент, так можем ли мы приступить на следующей неделе? В трубке повисла тишина – казалось, она длилась долгие минуты, после чего последовал короткий ответ:

– Ага.

Я почувствовал всплеск адреналина и радостное возбуждение. Мы вживим искусственное сердце здесь, в Оксфорде. Но за кого я радовался – за Абеля или за себя?

Операционная бригада из Хьюстона прибыла в Оксфорд 22 октября. Тем же вечером в конференц-зале собрались вместе бригады анестезиологов, перфузиологов и медсестер. Нам нужно было ознакомиться с оборудованием и детально обсудить предстоящую операцию, а заодно привыкнуть к моим товарищам из Техаса и их специфической манере одеваться – в Оксфорде ковбойские сапоги встретишь нечасто.

Я был амбициозным ублюдком, да и все мы мечтали осуществить нечто особенное, рискнуть – не только ради пациентов, но и ради самих себя, так как знали, что о нас напишут в газетах.

Пациент пережил транспортировку из Лондона. Присутствие многонациональной медицинской бригады наверняка смущало его, хотя проблемы с дыханием определенно беспокоили его куда больше. Медсестры предложили ему подумать о чем-нибудь хорошем, а нянечка спросила, что он хочет на завтрашний ужин. От окорока Абель отказался. Пришел раввин, чтобы подготовить его к возможной смерти.

Бад раньше не бывал в Оксфорде. Поскольку он интересовался старинными книгами, я хотел показать ему Бодлианскую библиотеку, что в центре города: от Хьюстона она отличалась разительно – словно они находились на разных планетах. Мы выпили пива в пабе «Орел и дитя», где Толкин не раз проводил вечера вместе со своим другом К. С. Льюисом в тридцатых годах прошлого века. Я слушал рассказы Бада о Вьетнамской войне, о том, как медицинский вертолет доставлял его к раненым в самый разгар военных действий, и о том, что он всегда сидел на шлеме, чтобы не оторвало мошонку. Несколько его коллег-хирургов так и не вернулись домой живыми. Бад сохранил свои яйца – и по нему это было видно. Он провел больше операций по пересадке сердца, чем кто-либо другой, и больше всех вживил искусственных желудочков. Он предавался воспоминаниям о горестях и восторгах тех дней, когда я еще учился в медицинской школе.