Хрупкая душа - [14]

У меня постоянно спрашивают, как я, но на самом деле никому это не интересно. Люди смотрят на твои гипсовые повязки — то защитного цвета, то ярко-розового, то флуоресцентного оранжевого. Смотрят, как я разгружаю багажник машины и собираю твои ходунки с резиновыми набалдашниками на концах, чтобы мы могли кое-как проковылять по тротуару, пока их дети качаются на турниках, играют в выбивного и занимаются прочей детской ерундой, от которой твои кости разбились бы вдребезги. Они улыбаются мне, потому что блюдут вежливость и политкорректность, но сами в этот момент думают об одном: «Слава богу! Слава богу, что она, а не я!»

Твой отец говорит, что я несправедлива к ним. Что некоторые люди действительно хотят нам помочь. А я отвечаю: если бы они действительно хотели нам помочь, то не приносили бы запеканки с макаронами. Вместо этого они бы повели Амелию на каток или собирать яблоки в саду, потому что она нигде не бывает. Или почистили бы желоба в нашем доме, которые вечно забиты палой листвой после грозы. А если бы им вздумалось стать настоящими героями, они могли бы позвонить в страховую компанию и часа четыре поспорить об оплате счетов, чтобы мне этого делать не пришлось.

Шон не понимает, что большинство людей, предлагающих помочь, заботятся не о нас, а о себе. И я, если честно, не виню их в этом. Это такое суеверие: если поможешь семье, попавшей в беду… если бросишь щепотку соли через плечо… если не будешь наступать на трещины в тротуаре, то станешь неуязвимым. И тебе, возможно, удастся убедить себя, что с тобой ничего подобного случиться не могло.

Только не подумай, что я жалуюсь. Люди смотрят на меня и думают: «Вот бедняга, родила увечного ребенка». А я, глядя на тебя, вижу девочку, которая к трем годам уже знала наизусть «Богемскую рапсодию» группы Queen. Девочку, которая забирается ко мне в постель во время грозы, но не потому, что боится, а потому что я боюсь. Девочку, чей смех всегда вибрирует в глубинах моего тела, словно камертон. Я никогда не мечтала о здоровом ребенке, ведь тогда этот ребенок не был бы тобой.

На следующее утро я пять часов проговорила по телефону со страховой компанией. Наш полис не покрывает вызовов «скорой помощи», однако из той больницы во Флориде пациента в кокситной повязке на другом транспорте не выпустили бы. Замкнутый круг, да, но понимала это только я, а потому наш разговор напоминал театр абсурда.

— Позвольте уточнить, — сказала я уже четвертому начальнику за день, — вы говорите, что я не обязана была вызывать «скорую», и, следовательно, страховка вызов не покроет?

— Совершенно верно, мэм.

Ты в это время лежала на диване и разрисовывала гипс фломастерами, голову тебе подпирала груда подушек.

— А что мне, по-вашему, оставалось делать?

— Судя по всему, вы могли оставить пациента в больнице.

— Но вы же понимаете, что гипс снимут только через несколько месяцев. Вы предлагаете мне все это время держать дочь в больнице?

— Нет, мэм. До тех пор, пока не подыщете альтернативный вид транспорта.

— Но единственный транспорт, на котором можно покинуть здание больницы, это карета «скорой помощи»! Такие у них правила! — Твоя нога уже напоминала фруктовый леденец. — Ваша страховка покроет дополнительное время в больнице?

— Нет, мэм. Максимальная продолжительность госпитализации при подобных травмах…

— Да, я знаю, — вздохнула я.

— Мне кажется, — язвительно заметил страховщик, — что, если выбирать между оплатой лишних ночей в больнице и несанкционированным вызовом «скорой», вам жаловаться не на что.

Лицо у меня вспыхнуло.

— А мне кажется, что вы — полный мудак! — выкрикнула я и швырнула трубку на рычаг. Обернувшись, я увидела, что фломастер готов в любой момент выпасть у тебя из руки в опасной близости от диванной подушки. Изогнутая кренделем, ты лежала неподвижной нижней частью вперед, а голову запрокидывала через плечо, чтобы смотреть в окно.

— Ругательная банка… — пробормотала ты. Ты завела специальную консервную банку, обклеенную радужной бумагой, куда Шон бросал по четвертаку за каждое свое ругательство. Только за этот месяц ты накопила сорок два доллара: считала всю дорогу из Флориды. Я достала монету и кинула в прорезь, но ты на меня не смотрела — твое внимание было приковано к замерзшему озерцу. По его поверхности разъезжала на коньках Амелия.

Твоя сестра каталась на коньках лет с… ну, примерно с твоего возраста. Они с Эммой, дочкой Пайпер, дважды в неделю ходили на тренировки, а больше всего на свете тебе хотелось подражать старшей сестре. Но так вышло, что тебе не суждено было никогда — никогда в жизни — попробовать себя в конькобежном спорте. Однажды ты сломала руку, просто притворяясь, что катаешься в носках по кухонному линолеуму.

— С такими языками, как у нас с папой, ты скоро соберешь достаточно денег, чтобы купить билет на самолет и убраться отсюда подальше, — пошутила я, пытаясь тебя отвлечь. — Куда ты, интересно, полетишь? В Лас-Вегас?

Ты оторвалась от окна и взглянула на меня.

— Это было бы глупо, — сказала ты. — Я не смогу играть в блэк-джек, пока мне не исполнится двадцать один год.

А Шон тебя, между тем, уже научил — ив «сердца», и в техасский покер, и в пятикарточный стад. Я была в ужасе, пока не осознала, как скучно тебе резаться в «дурака» часами напролет.