Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - [23]
По крайней мере, я лично на своем веку не видела ни одного человека, который бы по выражению лица понимал, что думает другой человек, а я добилась того, что стала понимать.
Я знаю, что есть люди, которые узнают характеры других по их почеркам. Знаю, что существуют и удивительные, вдумчивые люди, способные отгадывать чужие мысли, понимать выражения человеческих лиц. Во всяком случае, это очень редкое явление, и это доступно, вероятно, не многим. Я же научилась читать некоторые мысли с той легкостью, с которой понимают громкую речь.
Вот, не угодно ли прочитать, что думает мой хозяин, когда он, откинувшись на спинку стула, глядит в окно.
Он думает:
— Как скоро наступила осень! Вон та береза, где сидит серая ворона, стала очень некрасивой, и, собственно говоря, ее следовало бы срубить: она мешает виду…
Я ловлю эту мысль хозяина по движению его шеи, которую он чуть-чуть ворочает, чтобы посмотреть по ту сторону березы справа и слева («береза мешает виду»).
— Сегодня сыро, — продолжает думать мой хозяин, и взгляд его падает на дорожки, — но по песку ходить еще можно. Что это там делают утки на клумбах? Чего смотрит сторож?..
— Выгони их вон, Федор! — слышу я уже его голос, а не думу, и это только подтверждает, что я верно дочитала мысли хозяина до его громкой фразы.
Как я этого добилась? О, долго и трудно рассказывать, да вы и не поверите в этом крысе. Впрочем, — кто это «вы»? Кому я пишу? С кем разговариваю? Но… пиши, пиши, старый Хруп, пиши, коли это тебе доставляет удовольствие.
Главной помощью в изучении этого языка молчания, языка еле уловимых теней на лице думающего человека, были как раз моменты, вроде выше приведенного, перехода от мысли к словам. Усилиями своей удивительно развившейся памяти я восстанавливала в голове выражение лица, предшествовавшее словам, стараясь вдуматься в то же время: какая мысль должна была предшествовать тому же? Угадав мысль, я совмещала ее с выражением и запоминала это совмещение.
Я только никогда не могла изучить мыслей моего хозяина, когда он думал после чтения своих книг, или просто мечтал, лежа на диване и уставившись глазами в одну точку. Почему? — я не могу хорошенько объяснить. Я не имела никаких обстоятельств, за которые могла бы зацепиться моя мысль, чтобы сделать вывод. Но зато все то обыденное, что совершали люди, ходившие, сидевшие, только что говорившие, я ясно понимала по выражениям их лиц и могла прямо писать их молчаливые речи. На это ушло ни более ни менее как полтора года.
Итак, после почти трех лет моего упорного учения я его еще не закончила. Оставался немой язык животных или, как я выражаюсь, язык их движений. Вся моя сноровка, развившаяся до совершенства проницательность и тонкая наблюдательность нужны были, чтобы постигнуть этот язык, казавшийся мне не особенно труднее изучения тех же явлений у людей. И, пожалуй, я все же не достигла бы никаких результатов, если бы за плечами не было такого кропотливого, трехлетнего опыта.
Что было всего досаднее, — это то, что у животных, казалось, не было в жизни никаких таких выражений, какие я, например, наблюдала у мечтающего или углубленного в книги хозяина: все у них было просто, обыденно. Все они, видимо, жили только мыслями найти пищу, съесть ее, поспать, вновь поохотиться, а случается, что и поискать способа избежать человека. Это в том случае, если животные были недомашние, как, например, высмотренные мною в кустах сада зайцы, иногда даже хорьки и лисы и в большом количестве мыши и мои когда-то сотоварки — крысы.
Однако эта несложность и однообразие их жизни и стремлений с лихвой вознаграждались другими обстоятельствами, воздвигавшими невероятные трудности для изучения языка молчащих животных. Именно — животные в большинстве случаев были густо покрыты каким-либо покровом, шерстью и перьями; о чешуе рыб и гадов я не говорю, так как не изучала их, ошибочно предполагая в них отсутствие стремлений. Чистого лица или морды я не находила ни у одного из знакомых мне животных. Даже у лошадей и коров, морды которых мне казались особенно выразительными, они, подобно морде Гри-Гри, в сущности только потому и могли быть выразительными, что шерсть их была очень мелка и гладко приглажена. Я особенно старательно изучала их, когда мне еще раз пришлось, в отсутствие хозяев, провести три месяца на окне дворовой избы.
Впрочем, многое выражалось не столько во внешних чертах, сколько в глазах животных, как я убедилась со временем.
Приходилось также изменить несколько свою систему изучения. В своих рассуждениях и для выводов при изучении безмолвных речей домашних животных я исходила из тех предположений, которые были наиболее возможны после какого-либо поступка человека с животным. Удар хлыста вызывал, очевидно, боль, и я старалась подметить ее в выражении и в позе побиваемого животного. Предложение сахара собаке или мяса кошке должны были вызывать соответствующие позы и выражения. Поддразнивание попугая вызывало особенное взъерошивание перьев Ворчуна… и т. д. Все это я тщательно изучала и как бы записывала в своей памяти.
Наука моя шла вперед тяжелыми, грузными шагами, словно через реку, в которой еще приходилось искать брода. Но и этот брод был найден!..
