Хроники разрушенного берега - [13]

Река тоже менялась. Сперва снег на русле напитался водой и приобрёл странный бело-голубой оттенок, похожий на тот, который образуется, когда в известь чуть-чуть добавляют синьку. Все следы в этом снегу мгновенно заполнялись водой, которая почему-то по контрасту казалась чёрной, поэтому и цепочки следов лётчиков, и лосиные стёжки, и просто ямы под берегом выглядели, как жирные чернильные точки.

Выше и ниже лагеря на реке появились промоины. Утром и вечером на них садились и взлетали маленькие стаи крохалей.

– Нет пролёта, – качал головой Гусейнов, поднимая взгляд к небу, откуда на его лицо опускались разлапистые, словно пауки, снежинки.

– Есть пролёт, – говорил рассудительный Кухонин, живший на Севере уже почти восемь лет. – Только он за облаками, мы птицу и не видим. А садиться ей здесь некуда: кормовых мест мало.

– А чего же в Уэлькале весной утки прямо миллионы прут?

– Наверное, там ей гнездиться есть где, – рассеянно отвечал Кухонин. Он уже в триста который раз проверял вязку плота и добавлял в его конструкцию какие-то ведомые только ему усовершенствования.

Тем временем снег на реке словно растворился, и лёд подвсплыл по всему руслу. Был он серый, ноздреватый, в фурункулах и воронках, как кожа кита, выброшенного на берег, – такого они видели в Уэлькале.

А ещё природа вокруг задышала.

Нет, это не значит, что в феврале и марте они жили внутри кольца абсолютной тишины, – время от времени то трескалась ветка в лесу, то вихрем пролетала стая зимующих чечёток, то со вздохом оседал край сугроба. Но в конце апреля – начале мая звуки издавало буквально всё. Шуршали сбрасывающие с себя снежный покров ветви кедрового стланика, потрескивали расправляющиеся ветви деревьев, вздыхал и трескался под напором прибывающей воды лёд.

И, конечно, кругом говорила вода…

Она журчала, стекая с крутых берегов на серый речной лёд, ручейками тянулась под угрюмыми покосившимися шапками сугробов, протекала в глубь толщи льда, и тонкие иголки льдинок внутри этой толщи звенели, как камертоны.

Это была весна.

И в какой-то день уставшие уже от бездействия мужчины увидели, как лёд оторвался от берегов и двинулся вниз по реке.

Вода поднималась, и караван шуршащих и трущихся о берега льдин подходил всё ближе к их «вигваму». Отдельные ледяные поля, ударяясь о берег, выворачивали кубометры грунта, словно ковши экскаватора. Другие перемалывали упавшие поперёк русла деревья, как кусты под напором бульдозера.

– Ещё два дня такого подъёма – и нас вместе с чумом смолотит, как на мельнице, – горевал Гусейнов.

Но ледоход длился всего сутки – лагерь потерпевшего бедствие экипажа стоял в самых верховьях реки, и большому количеству льда здесь просто неоткуда было взяться. Но лёд прошёл, а уровень воды всё лез и лез вверх. Река вспучивалась на глазах и из тонкого чёрного спокойного канала превратилась в бурый вспененный, изуродованный водоворотами поток.

– И что, нам по нему плыть? – с неодобрением посмотрел на воду командир Чепурных на следующий день после того, как последняя льдина ушла за поворот.

– Наверное, не сегодня, – усмехнулся Кухонин. – На хрена мы здесь два месяца сидели? Чтоб утопнуть под ближайшей корягой? Плот наш хоть и здоровый, но, думаю, маневренности у него не больше, чем у мясницкой колоды.

– Зато быстро долетим, – хмыкнул Гусейнов. – В отряде нас уже небось давно похоронили.

– Ну вот и не хрен оправдывать их ожидания, – обрубил Чепурных. – Начнёт вода падать – мы и двинемся. Кроме того, слышал я про здешние реки. Здесь ледоход с верховий начинается. Среднее течение нашей речки ещё стоит небось. А на Колыме, куда нам, собственно говоря, и надо, вообще зима зимущая.

Вода продолжала подниматься. Причём делала она это настолько стремительно, что экипаж даже установил вахты. Лётчики напряжённо следили за тем, в какое время пенная кромка воды сглатывала расставленные вешки.

– Эдак нам хошь – не хошь на плот перебираться придётся, – хмыкнул Чепурных.

Надо сказать, что с наступлением оттепели и более того – устойчивого тепла проблем у потерпевшего крушение экипажа прибавилось. В пору умеренных морозов и устойчивого антициклона их врагом выступал преимущественно холод в чистом, так сказать, виде. Основным окружавшим их веществом был чистый сухой и умеренно рыхлый снег. Снег этот практически не прилипал к одежде, легко стряхивался, а если и таял, то смачивал только поверхность. Но как только снег начал таять, он стал промачивать одежду и обувь буквально «до тела» в считанные минуты работы на улице. Сушка же промокших вещей также стала занимать значительно больше времени: если при морозах сырой от пота полушубок можно было просто повесить на улице дня на два, чтобы влага вымерзла из ткани, то сейчас приходилось круглосуточно палить костёр в чуме. Дрова таяли на глазах.

– Скоро ещё комары полетят, – «радовался» оптимистичный Чепурных.

– Не, до комаров мы отсюда точно смоемся, – возражал рассудительный Кухонин. – Или нас смоет.

И глядел под берег, в несущуюся мутную воду.

Паводок не достал до чума буквально сантиметров сорок. Зато он развернул фюзеляж самолёта аккурат вниз по течению, так что могло показаться, будто рыбина-гигант пытается совершить бросок к недосягаемому для неё морю.