Хроники Птеродактиля - [9]

Поражала в Рабиновиче незыблемая преданность своей вере, традициям и устоям.

— Мы подарили человечеству ваш «Ветхий Завет». Или вам мало? — Рабинович перечислял вновь и вновь заповеди Моисеевых скрижалей, сетовал на бестолковость людей, не понимающих предназначение евреев, а потому не умеющих их правильно ценить.

Николай, не скрывая ухмылки, отсылал Рабиновича к «Новому Завету», к другим заповедям. Пытался доказать изменяемость морали в сторону гуманности и терпения:

— Смотри, дорогой, как меняются Законы. Было «око за око», стало «ударили по щеке, подставь другую». Разве не умнее стало? Только так и можно остановиться и в гневе, и в неправедности.

Рабинович хихикал, поглаживал волосы то Настеньке, то Леночке, уводил Николая за руку из коридора в комнату, вздыхая и сочувствуя слепоте соседа. Николая трогала эта снисходительность.

…Рабинович, Рабинович — и имя ему, и фамилия, и звание. Любил, видно, Рабинович свое звание. Потому и брал на себя как должное все, что этому званию соответствовало: тщательно проверял квитанции; отчитывал, ворча, почтальона; незлобно упрекая, выключал за каждым вторым забытую лампочку. Еще он любил детей. Искренне и самоотверженно. Дети же, далекие возрастом от лукавства и лицемерия, чуяли эту любовь, считая своего Рабиновича и Дедом Морозом, и сказочником, и защитником.

— Николай, — позвал соседа Рабинович, — ты Леночку гулять не пускай. Отит у нее. Второй день за ушко держится. Слышал, она у тебя уже до ста считает. А ведь ей всего шесть.

Рабинович потоптался, потоптался да и включил репродуктор. Тот, что в коридоре. Репродуктор восторженно вещал. Вещал о первой в СССР денежно-вещевой лотерее.

Соседи суетились, выглядывая из комнат, запоминая названия выигрышей. Особенно радовала возможность выиграть автомобиль. Да и холодильник с телевизором не помешают.

— Что, Ленок, хнычешь? Ушко болит? Ничего, вот выиграешь в лотерею швейную машинку и будешь куклам платья шить, — Рабинович прижал ребенка, но та вывернулась и недовольно заметила:

— Ерунда какая.

— Почему ерунда?

— Сказали же: «Сорок процентов вырученных средств пойдут на выигрыши». А кому остальные шестьдесят? Ведь если от ста отнять эти сорок, то будет шестьдесят. Я правильно посчитала?

— Николай, Николай, — Рабинович засеменил к соседу.

Но Николай уже расслышал слова дочери и самодовольно жмурил свои слепые глаза. Рабинович притворно запричитал:

— И ведь это не мой вопрос, это — ее вопрос. Ой-ой-ой, и почему это не мой вопрос? Кто из нас старше и кто из нас еврей? — продолжая причитать, уселся в коридоре на табурет, привлек к себе девочек и усадил их себе на колени.

— Скажи-ка, Лена: ты идешь по улице с Настей и видишь на земле две монеты. И что ты сделаешь?

— Одну себе, другую Насте.

— Нет, Ленок, ты нашла обе, обе себе и оставь. Закон жизни. И еще запомни, девочка: столько не заработаешь, сколько сэкономишь.

Бесхитростный ответ Лены вернул Рабиновича в хорошее настроение.

— Слышь, Николай, таки я про дом напротив. Скоро достроят? Достроили? Ой-ой-ой… Уже заселили! Нуда, не евреям же жить в этих хоромах…

Серый дом из силикатного кирпича казался обитателям бараков и складов недосягаемой сказкой. Там жили в отдельных квартирах. Там мылись в ванной. Там жила Карина.

Имя-то какое: Карина. Непростой надо быть девочкой, чтобы носить такое имя, ой непростой. И старалась Карина соответствовать имени своему изо всех сил. Росла Карина умной и красивой, нравилась мальчикам, нравилась соседям, нравилась учителям. Только девчонки в классе почему-то не понимали, что Карина особенная и дружить с Кариной надо по-особенному. Оттого и скучала на переменах Карина в одиночестве, пока однажды не подошла к ней эта занудливая долговязая худышка со второй парты.

— У тебя глаза необыкновенные. Приходи ко мне после уроков. С Настей познакомлю. У них в комнате пианино стоит, — Лена смотрела на одноклассницу почти с восхищением. Ну что за глаза! Не желтые, не зеленые, на камень какой-то похожи…

Так незаметно свела этих девчонок школа, улица да и сама жизнь. Потихоньку-полегоньку завязала узелком нужда и смекалистость настырную тягу этих четверых друг к другу, спасающую на первых порах от скуки. И перешла эта тяга в дружбу, редко присущую взрослым женщинам.

Я с любопытством наблюдаю, как один за другим прибывают сюда мужчины, связанные случаем или закономерностью с каждой из этих женщин. Четверо мужчин с тоской, из небытия тянут к земле защитные струны. Каждый — к своей женщине.

Юрий поначалу своим истеричным нутром не мог осознать непричастность Надежды ко всем вехам оставшейся жизни, еще недавно насыщенной и полезной. Как же вяло и нехотя начиналась их любовь. Надя с врожденным вкусом к красивой одежде и постоянной мечтой об успехе, как дурная наклонность, притягивала и звала. Юра не сопротивлялся ни влечению, ни зову. Когда же все началось? Ну да. В электричке. Ехали за город покуролесить. Покуролесили. Устали. Пора возвращаться. Обратная дорога показалась скорой потому, что Надя положила голову на его плечо, а руку на его ногу. Намного выше колена. Случайно, наверно. Как же пьянила близость! Как же пьянила…