Хроники Птеродактиля - [42]

— Не отдавай сразу всё, возьми сначала деньги, — наставлял Степан еще не оправившегося от болезни Бориса. — Деньги большие, смоется, если получит всё.

— Разве бывает два аванса? — съехидничал Борис. — Ладно, соображу.

«Сообразит ли? — засомневался Степан. — Ладно, подстрахую…»

Глава 16. Усталость свидетеля в зале инквизиторских пыток

Варвара привычно открыла сундук, пересмотрела карточки и покачала головой: сколько же их пропало тогда в Омске… Не зря она сюда перебралась, здесь все одна к одной, целехоньки. Ничего, разум еще не отказывает: имея то, что осталось, восполнить можно и утраченное. Секрет-то здесь, в голове, а ключик каждого состава — в уголочке на каждой девятой карточке.

Варвара с благодарностью вспомнила Любу — та на прошлой неделе подарила лупу. С этой лупой легко читаются даже стертые карточки. «Ладно, ручкой обновлю, что истерлось, — подумала Варвара, — а потом и утерянное восстановлю, вечера длинные».

Татьяна толкнула дверь дачи, вошла и неслышно присела: мать перебирала содержимое сундука. Увлеченная своим делом, Варвара не обратила внимания на вошедшую дочь, продолжала копаться в сундуке — перекладывала карточки, проверяя те редкие исходники, которые пришлось везти через пол-России, чтобы не мучиться здесь, разыскивая части необходимых составов.

— И когда же покойный Николай успел передать тебе ключ от сундука?

Татьяна удивилась спокойствию матери: не вздрогнула, не повернулась. Лишь буркнула недовольно:

— Зачем крадешься? Воры да звери так делают, а ты мать родную пугаешь, не дело это, совсем не дело, — Варвара в мгновение ока закрыла сундук, и так же молниеносно ключ исчез из ее руки: нет ключа — и всё тут.

— Лихо-то как, будто не дочь родная, а соперник чужой, — Александр Васильевич[10] любовался Варварой, помня, как пронзила она своей дикой красотой его сжатое в комок сердце в те тревожные годы, на берегу Иртыша в мятежном городе Омске. — Варварушка, ты единственная из всех моих женщин ходишь по земле, ведая или догадываясь, что не ко счастью тебе эта ноша. Вон, невольные соперницы твои — что Софья[11], жена моя, что Анюта[12] — не зная о тебе там, жалеючи смотрят на тебя здесь. А за дочку мою спасибо. Спасибо и за то, что не истрепала имени моего, справилась своими силами и с жизнью, и с уготованными тебе испытаниями…

Только понимаешь ли ты, что жизнь «не за так» даруется? Приходят сюда по-разному, и каждый в свое время. И время это не старостью назначается, а зрелостью души.

Что же ты, милая, творишь? Или «просрочить» поспевание души своей хочешь? Забыла притчу, что лучшие приходят сюда первыми? Да нет, я не тороплю, живи конечно, раз любо тебе там. Только дочку мою, Татьяну, сбереги от этой скверной доли, что ты так неразумно для себя приготовила. За это награда тебе будет — не ровен час о внуке и правнуке узнаешь. Скоро.

— Unus dies gradus est vitae[13], — глубокомысленно влез Владимир, уступив искушению либо поспорить, либо упрекнуть. — Без вас разберутся. Каким же клубком все окручено: в прошлом, в настоящем, в будущем… Знал бы об этом там — не мучился бы здесь.

— Да ладно, какие у тебя здесь мучения? — Саша пытался вклиниться в разговор и при этом не потерять выхваченной из прошлых дел ниточки, притянувшей друг к другу ряд событий, перекроивших естественный ход вещей благодаря «шалостям» Варвары. — За Еленой лучше присматривай, много задумываться стала в последнее время.

— Она во все времена чересчур задумывалась, не то что твоя Карина, — Владимир хмыкнул и ушел своими мыслями к тем дням, которые своей чистотой и юностью и сейчас удивляли как придуманные, или нарисованные. В общем, нереальные.

— Лен, телефон звонит, — Карина расхаживала по просторным комнатам новенькой квартиры. — Быстро вы переехали — и правильно. После вашей коммуналки да в такие хоромы… Что ты там лопочешь по телефону?

Какие еще икс в степени эн, да игрек в степени эн, да зет в степени эн? А… теорема Ферма. Поняла, поняла, «великая теорема Ферма»! А ты при чем? — Карина вернулась на кухню, где Володька доедал салат. — Ленка выеживается: начала с теоремы Пифагора, перешла к теореме Ферма, какого рожна ей надо? Школу закончили, в институт поступили. Лето — отдыхай, не выпендривайся. Помнишь, я не хуже ее училась? Ну вспомни: если сравнить — у меня практически одни пятерки, а у нее, помнишь? Всякое-всякое было. Даже на экзамене четверка. Одна. Или две?

Володя резал торт аккуратно: чтобы розочка с вишенкой чередовались. Сначала протянул кусок Карине, потом себе. Закончив, посмотрел на Карину глазами усталого сенбернара и провозгласил:

— Все просто: ты училась ради пятерок, а Ленка рылась в том, что ей интересно. Ей никогда не хотелось выглядеть лучше. Смотри, как она одевается, — срам! А ей наплевать: прикрыта — и ладно. С ней хорошо запереться, где никого нет, и говорить, говорить… Вот мамашка у них любит повыпендриваться, а Ленка — все ближе к слепому отцу жмется. Раздражает этот папашка, честно говоря. Ископаемое какое-то, Птеродактиль несчастный.

Володя подошел к зеркалу, втянул живот, задрал подбородок и, довольный, вернулся к столу. Есть не хотелось. Но в вазе лежало нетронутым берлинское печенье и очень хотелось как-то разрушить эту красивую горку из хрустящих сердечек, покрытых сахарной глазурью. Володя потянулся за самым ровненьким, торчащим из середины горки. Действительно, оно оказалось большим, ровным, с толстым слоем глазури. Без особого аппетита Володя жевал печенье, равнодушно посматривая на рассыпавшуюся горку.