Хроники Нордланда: Кровь Лары - [22]

– Ваша светлость… – Попытался вставить слово фогт, и снова Гарет перебил его:

– Я уже всё знаю сам!!! То, что мне должен был доложить капитан стражи, мне доложил вообще посторонний человек!!! И клеветника задержали мои люди!!! Сколько ещё он болтался бы по городу и порочил нас?!

– Этот человек утверждает, что может доказать… хм… насчёт девушки. А всё, что было сказано о… об их сиятельстве, он отрицает, дескать, не говорил ничего…

– У меня есть свидетели, которые подтвердят каждое слово. – Процедил Гарет. – Сегодня мы устроим разбирательство, на площади, при всех.

– Может быть… – Вновь дёрнулся фогт, и Гарет отрезал:

– Не может!!! Такую клевету нужно пресекать сразу же, и самым безжалостным образом, как ногу при гангрене! Иначе она расползётся по всему острову, и доброе имя достойной девушки, я уже не говорю о моём брате и обо мне, будет замарано навсегда! Глашатаев по всей Пойме, к трём часам пополудни здесь должно быть столько народу, сколько вместит площадь Генриха Великого!

– Милорд, но свидетели… Может быть…

– Плевал я на его свидетелей. – Скривился Гарет. – У меня есть свои.

– Я кое-что добавить хочу. – Вдруг подал голос Гэбриэл. – Я содомитов как-то не уважаю, и вообще… А потому предупреждаю сразу: того, кто посмеет меня в этом обвинить, – убью. Просто, возьму, и убью. Так, чтобы непоняток не было. Грех, понятное дело, но ничего – я отмолю.

– Вы моего брата слышали?.. А если не убьёт он, убью я. И мне плевать, будет это мужик, старик или даже баба. Если они берегов совсем не видят и о принцах крови клеветать решаются, проблемы со зрением мы им будем решать радикально. Все меня слышали? – Он обвел глазами зал ратуши. – Советую донести эту мысль до всех своих домочадцев и знакомых, а мы сегодня озвучим её на площади. Заодно обсудим вознаграждение добрым людям, которые будут сообщать нам о фактах клеветы. Я думаю, это очень оживит местное общество, раз стража здесь горазда только мух на стеклах давить.

Фогт побледнел ещё сильнее, мигом сообразив, что последует за таким обещанием. В погоне за лёгким заработком…

– Милорд, – набрался он храбрости, – людишки у нас жадные и туповатые…

– А у нас, полукровок, – сверкнул на него глазами Гарет, – способ есть, наш, эльфийский, как ложь узнавать. Всё! – Он резко поднялся, и даже капитан стражи, и тот вздрогнул. – В три часа здесь всё должно быть готово.

Хлоринги и их люди ушли, гремя шпорами, и в зале ратуши какое-то время стояла тишина. На окнах жужжали мухи, но ни один из стражников, стоявших подле, не посмел задавить хоть одну – а прежде, судя по следам, это было их любимое развлечение.

– Дождались нового герцога. – Устало опустившись в кресло, подвигал шеей вспотевший фогт, промокнул лицо большим льняным носовым платком. – Святые угодники! Вот это уж точно не их высочество Гарольд Элодисский! Велите окна протереть, что ли… А то стыд и срам: кругом мухи давленые… Перед герцогом стыдно – сразу заметил! Как же ты прозевал сплетни эти, капитан?..

– Они осторожные были, этот купец и его слуги. – Виновато поведал тот. – При страже или топтунах городских ни словечка! Кто-то хорошо здесь наших людей знает и организовал всё грамотно. У моих людей появились сведения, что кто-то слухи какие-то грязные распускает, я велел послушать и донести, кто источник, но нашими средствами мы до самой помолвки бы, пожалуй, разбирались…

– А Хлоринг узнал мгновенно. – Резюмировал фогт. Вздохнул и вновь вытер лицо платком. – А ведь этот… второй точно убьёт. Что с Гакстом стало, все помнят?..

– Гнилой был человечек, Гакст этот. – По-военному прямо брякнул капитан. – Гнилой и пакостный. Прежде на него почтенные жители жалобу подавали, что он девочек к себе заманивает сладостями и щупает их во всех местах, это ещё при прежнем фогте было.

– И что?

– А ничего. Отступного родителям заплатил, и замяли дело. А потом он начал уезжать на юг регулярно, раз в три месяца, но я слыхал, что он не по торговым делам ездит, а к гадалке Барр, про которую там, на Юге, говорят, что ведьма она. И их светлость объявил награду за неё.

– Ох, пожили мы спокойно, и вот тебе: началось! – Вздохнул фогт. – Шпионы, клеветники… – Он подумал, что всё дело в полукровках, но посмотрел на своих приближённых и стражников, и – не рискнул сказать об этом. Гарет кое-чего уже добился: люди начали его бояться.

Если в первые дни своего крестового похода брат Корнелий носился по городам и весям Междуречья с небольшим отрядом кнехтов, то со временем у него собралась внушительная свита из ярых сторонников. Кое-кто из кнехтов, приставленных к нему Бергстремом, покинул его после первых же казней, но им на смену пришли люди гораздо более крепкие духом. Помимо бледных мужичков с жидкими бородёнками и горящими глазами, которые всегда с радостью и совершенно бескорыстно примыкают ко всяческим сектам и сборищам, и экзальтированных бабёнок, с ним теперь странствовали и вполне себе конкретные персонажи, в том числе и рыцари, бывшие раубриттеры (то есть, рыцари-разбойники, промышляющие грабежом и разбоем), однощитные рыцари, наёмники и прочий суровый вооружённый люд, который присоединился к проповеднику отчасти по зову души, но в основном, чтобы досыта натешиться кровью и безнаказанностью и как следует нагреть руки. То, что в первые дни казалось каким-то бредом и так и воспринималось всеми здравомыслящими жителями Междуречья, две недели спустя вдруг приобрело какой-то узаконенный и опасный оттенок, а Корнелий заставил отнестись к себе серьёзно. Его жертвами становились не только незамужние беременные девушки, но даже вполне добропорядочные женщины, как правило, вдовы, оставшиеся после смерти мужа единственными наследницами его состояния. Если у беременной вдовы такого мужчины появлялся на свет мальчик, он оставлял имение и состояние отца за собой и за матерью. История умалчивает, кто именно из наследников второй и далее очереди сообразил, что с помощью Корнелия можно избавиться от потенциального наследника без всякого риска для себя, но идею тут же подхватили, и молодые вдовушки пошли в огонь, даже если признаков беременности у них и не наблюдалось. А заодно и несколько девушек, которые так же остались при выморочном имуществе своих отцов и отказывались выйти замуж за тех, кого им сватали опекуны. И не беда, если наследница вообще оказывалась девицей: к приходу Корнелия её бросали в тюрьму, где тюремщики исправляли это упущение. Корнелий шёл по Междуречью с хоругвями, с огромным крестом, который по очереди несли его преданные сторонники, с отрядом конных рыцарей и с неплохим обозом. Надо сказать, что зрелище они теперь представляли из себя очень красивое, значительное и грозное, когда шли, осенённые хоругвями и огромным крестом, под пение псалмов. Корнелий теперь щеголял белой короткой рясой с черным крестом, и такие же одеяния надевали поверх доспехов его рыцари. Белый цвет изображал святость, чёрный – пепел «спасённых» душ. На проповеди Корнелия теперь сбегался народ со всех окрестностей, стоило ему появиться. Ведь поп на этих проповедях «говорил правду» – то есть, тупо перечислял все навалившиеся на междуреченцев беды и проблемы, с искренним надрывом, с показательным возмущением. Называл паству «бедные дети мои», патетично вопрошал, «доколе же всё это нужно терпеть и прощать», пугал Божьим гневом и отмщением, если «не одумаются». Что ещё было нужно людям, уставшим от безысходности?.. Вроде, и не нищета, и не голодают, и в то же время все усилия как-то приподняться, вырваться из порочного круга – тщетны. Одну дыру латаешь, открывается несколько новых, и так изо дня в день, из года в год. Дети вырастают, женятся, и начинают тот же бег по кругу, и выхода нет, и не предвидится. Добраться бы до виноватых, и – того их всех! А Корнелий прямо указывал им на виновных, да ещё на таких, которых можно было уничтожить без всякого напряга и опасности для себя, любимых. До королевы далеко, до рыцарей – опасно, а бабы-блудницы, это ж самое оно! Даже Бергстрем и его приятели, Смайли, Венгерт и фон Берг, неожиданно для себя обнаружили, что лично ими спущенный с поводка попик, их придурочный Корнелий, неожиданно взял такую силу, что они уже и сами вынуждены считаться с ним. Дошло до того, что Корнелий со своей свитой явился в Лавбург, где Бергстрем ему показываться категорически запретил, и показательно сжёг там двенадцать женщин, невзирая на попытки Бергстрема протестовать. Тот вдруг понял, что попробуй он вмешаться – и на него пойдёт весь город, прежде такой лояльный и запуганный. Корнелий искусно заводил горожан речами о том, как светская власть потакает греху и разврату, и не в состоянии спасти Остров от банд полукровок и их распутства и чудовищных преступлений. Просто удивительно было слушать, как человек, совершающий чудовищные убийства и потерявший всякие стыд, милосердие и совесть, с надрывом вещает о чужих преступлениях. То, что за неполный месяц его собственные зверства многократно превысили всё, что натворили полукровки за сорок лет, не волновало никого. Какая-то истерия страха и доносительства охватила Междуречье. Люди вдруг сообразили, что есть теперь, кому и куда пожаловаться на неугодного соседа, несговорчивую девицу, слишком удачливую приятельницу, да мало ли! У соседки слишком много детей и все здоровые – продала душу дьяволу, вот он и отводит от неё беду. У другой соседки детей нет – проклята, значит, порчена дьяволом, а то и вовсе ведьма. Слишком красивая – в огонь, слишком страшная – туда же, сосед слишком весёлый – радуется, что дьявол ему ворожит, слишком унылый – копит про себя злобу… Слишком везучий – тем более!!! А если всё в порядке, все среднее, не выдающееся, то ещё страшнее – нужно поскорее на них донести, а не то донесут на тебя. И тщетно в церквях прихожан призывали к спокойствию и порядку. Во многих городах, по слухам, открылись тайные пункты в определённых исповедальнях, и даже в кабаках, где можно было пожаловаться и донести, и быть уверенным, что всё запишут, запомнят, и в свой срок призовут к ответу тех, «кого следует».