Хроники незабытых дней - [41]

Сотни раз в жизни приходилось встречаться с «барабанами» и «кулаками», пару раз начальники намекали на возможность карьерного роста, если возьму девичью фамилию матери или жены. Вместе с «руководящей и направляющей» ушёл государственный антисемитизм, однако чьи-то блудливые ручонки выводят на заборах «жиды, вон из России». Судя по социологическим опросам, отцовская фамилия и сейчас царапает глаза и уши каждому пятому «дорогому россиянину».

Недавно наткнулся на пакостную книгу, толстую и прекрасно изданную. Свободно продаётся на Лубянке, рядом с книжным магазином «Библио-Глобус», называется «Иго иудейское», автор — некий экс-министр российского правительства. На первой же раскрытой странице прочитал, как «жиды-врачи» замучили во Владивостоке десятки православных граждан. Признаюсь, дальше читать не стал. И он туда же, опять про «историю сердцу знакомую».

Позволю себе сослаться на другого классика. В одной из своих публицистических статей Марк Твен рассказывает о русском революционере, приехавшем в Нью-Йорк собирать пожертвования на революцию. Твен советует ему обратиться не к состоятельным американцам, а к русским и польским евреям, обитавшим в бедных кварталах Ист-Сайда: «Евреи всегда отличались благожелательностью — пишет он, — Чужое страдание всегда глубоко трогает еврея…».

Кстати о врачах. По словам К. Чуковского, прототипом всенародно любимого доброго доктора Айболита, послужил некий доктор З. Шабад, из вильнюсского гетто, безвозмездно лечивший бедняков, сирот и бездомных животных.

Рождённый советским и будучи русским по менталитету, я осознал себя евреем благодаря усилиям охотнорядской шпаны, вскормившей автора «Ига иудейского».

Раз упомянул Айболита, Африка уже близко.

Первая посадка в Вене, пасмурно, но снега не видно, на газонах вокруг аэропорта зеленеет трава.

Два весёлых австрийских солдата, небрежно закинув автоматы за спину, жуют жвачку. Приятный контраст по сравнению с нашими насупленными пограничниками. В зале для транзитников бесплатное пиво от пуза. Трудно поверить, что в этой приветливой стране мог родиться и жить Адольф Шикльгрубер.

Снова летим, теперь над Средиземным морем. Серая пелена под нами редеет, сквозь разрывы в облаках, в заходящих лучах солнца блестит вода. Салон почти пуст, большая часть пассажиров сошла, подсели несколько австрийцев. Нигерийская тёща постоянно жужжит в ухо, делясь семейными тайнами межрасового брака.

Пиво хорошо легло на вчерашнюю водку, и я задремал.

Разминаем затёкшие ноги уже в Триполи. Теоретически это Африка, а практически Магриб. В лицо дует сухой и тёплый ветер Сахары. Угощают скупо, один пластиковый стаканчик пепси-колы, это всё, что полагается транзитникам. Проходим мимо солдат, картинно стоящих с оружием вдоль стен. У них красивые, смуглые лица, у некоторых явно негроидные черты. В туалете здоровый чернокожий амбал, смахнув с меня несуществующую пылинку, требует бакшиш. Злорадно сыплю ему в ладонь советскую мелочь и ухожу, оставив его в полном замешательстве.

Единственно, чем запомнилась Ливия — ошеломляющего размера литровый флакон духов «Шанель № 5», выставленный на витрине парфюмерного магазина в аэропорту.

Два часа летим над Сахарой, ни огонька внизу. Сверху и с боков светят звёзды. Наконец самолёт начинает постепенно снижаться и входит в зону низкой облачности. Звёзды исчезли. Делаем крутой вираж, вибрация усиливается. Приземлились. Стихает надоевший гул двигателей.

Сбылась мечта детства, вот я и в Африке. Из этого региона, по мнению антропологов, шестьдесят тысяч лет назад двинулась на Север группа «хомо эректус», ставшая впоследствии родоначальником человеческих рас и народов.

Долго сидим в самолёте в ожидании трапа. Романтический настрой испаряется, уступив место раздражению.

Становится душно, принудительная вентиляция конечно не работает. Первой не выдерживает бортпроводница и с грохотом откатывает дверь. Лучше бы этого не делать, сама объявила перед посадкой — температура в Лагосе + 26 °C. Салон наполняется вязким влажным воздухом. Я пробираюсь к двери и вдыхаю запахи — пахнет бензином, океаном и как будто ванилью. Глубокая темнота вокруг кажется осязаемой. Только вдалеке слабо мерцает одинокая лампочка, условно отделяя небо от тверди.

Неожиданно откуда-то снизу из угольной черноты доносится голос, выкрикивающий мою фамилию.

Отзываюсь, и слышу вопрос по-русски: — Какие деньги везёшь? Не знаю, что ответить, а вдруг провокация? На повторный вопрос кричу вниз: — Доллары! — Пиши в декларации, что их нет, — предупреждает голос и ночь затихает.

Через несколько минут к самолёту откуда-то сбоку приближается новогодняя ёлка, сверкая разноцветными лампочками. Не сразу соображаю, везут долгожданный трап.

Вскоре мы с Димой, обливаясь потом, тащим сумки, набитые продуктами и образцами книг по бесконечно длинному, слабоосвещенному коридору. По стенам шныряют безобидные, знакомые по Индии, ящерицы — гекконы, вызывая у напарника взрывы виртуозного мата. Не думал, что такие слова ему известны. Останавливаемся передохнуть. «Занесла меня сюда нелёгкая» — в сердцах шепчет Дима, не замечая, что цитирует бабку Пейзлерку. Ему не позавидуешь, презрев мои советы, он не снял тёплых кальсон в самолёте.