Хроники любви - [45]

Альма.

Уже так много времени прошло с тех пор, как я впервые произнес это имя.

Я решил сделать так, чтобы она любила меня, чего бы мне это ни стоило. Но. Я прекрасно понимал, что нельзя сразу переходить в наступление. Следующие несколько недель я следил за каждым ее движением. Терпение всегда было одним из моих достоинств. Как-то раз я прятался целых четыре часа позади уборной во дворе у раввина, чтобы узнать, действительно ли знаменитый цадик, приехавший к нам из Барановичей, срет так же, как и мы. Оказалось, да. Окрыленный открытием суровой правды жизни, я вылетел из-за туалета, выкрикивая: «Да! Да!» За что и получил пять ударов по пальцам и был поставлен на кукурузные початки голыми коленями, пока на них не выступила кровь. Но. Дело того стоило.

Я чувствовал себя шпионом в чужом мире — на территории женщин. Под предлогом сбора улик я украл с бельевой веревки у пани Станиславской ее огромные трусы. Запершись в туалете, я с упоением нюхал их. Я зарылся лицом в промежность. Я надел трусы себе на голову. Я поднял их так, чтобы они трепетали на легком ветерке, как флаг новой нации. Когда мама внезапно открыла дверь, я как раз их примерял. В них бы влезло трое таких, как я.

Одним убийственным взглядом и унизительным приказом постучать в дверь Станиславских и вернуть трусы мама положила конец общей части моих исследований. Так что? Я продолжал изучать частности. Тут я подошел к делу особенно тщательно. Я выяснил, что Альма — самая младшая из четверых детей и отцовская любимица. Я узнал, что она родилась двадцать первого февраля (то есть была старше меня на пять месяцев и двадцать восемь дней), что она любила кислые вишни в сиропе, которые контрабандой привозили из России, и что однажды она тайком съела полбанки, а мать, когда это обнаружила, заставила ее съесть все до конца, думая, что ее стошнит и любовь к вишням пропадет у нее навсегда. Не вышло. Она съела всю банку и даже сказала потом одной девочке в нашем классе, что могла бы съесть и больше. Я узнал, что ее отец хотел, чтобы она училась играть на пианино, а она хотела играть на скрипке. Они все время спорили, и никто не хотел уступать, пока Альма не достала где-то пустой скрипичный футляр (она утверждала, что нашла его брошенным на дороге) и начала напоказ таскать его с собой. Иногда она даже делала вид, что играет на несуществующей скрипке. Это стало последней каплей, отец уступил и попросил одного из ее братьев, учившегося в гимназии в Вильно, привезти ей оттуда скрипку, и она получила свою новую скрипку в блестящем черном кожаном футляре, обшитом изнутри фиолетовым бархатом. И каждая песня, которую разучивала Альма, даже самая печальная, звучала как победная. Я знал это, потому что слышал, как она играет, стоя у нее под окном и ожидая проникнуть в тайну ее сердца с тем же нетерпением, с каким ждал, когда же посрет великий цадик.

Но. Этого так и не случилось. Однажды она обошла вокруг дома и подошла ко мне: «Я уже неделю здесь тебя каждый день вижу, и в школе все знают, что ты целыми днями смотришь на меня. Если ты хочешь что-то сказать, скажи мне это прямо в лицо, а не бегай тут украдкой, как вор». Я задумался о том, что же выбрать. Я мог убежать и никогда больше не возвращаться в школу, может, даже уехать из страны и зайцем уплыть на корабле в Австралию. Или мог рискнуть всем и признаться ей. Выбор был очевиден: я собрался в Австралию. Я уже открыл рот, чтобы попрощаться навеки. И что? Я сказал: «Ты выйдешь за меня замуж?»

Ее лицо ничего не выражало. Но. Глаза блестели так же, как тогда, когда она вынимала скрипку из футляра. Прошло долгое мгновение. Мы не отрываясь смотрели друг на друга. «Я подумаю», — сказала она в конце концов и пошла обратно за дом. Я услышал, как хлопнула дверь. Через несколько секунд послышались первые ноты песни Дворжака «Коли б моя матушка». И хотя она не сказала «да», с того момента я понял, что у меня есть шанс.

Тогда я, в общем-то, и перестал беспокоиться о смерти. Не то чтобы я больше не боялся ее; просто перестал о ней думать. Хотя, возможно, если б у меня оставалось время, свободное от мыслей об Альме, я бы размышлял о смерти. Но правда была в том, что я просто научился возводить стену, которая защищала меня от этих мыслей. Чем больше я узнавал о мире, тем больше камней становилось в этой стене, пока однажды я не понял, что сбежал из того места, в которое было уже не вернуться. И что? Стена защищала меня и от болезненной чистоты детства. Даже в те годы, когда я прятался в лесу, на деревьях, в норах, в подвалах, когда смерть дышала мне в спину, я так и не задумался об очевидном: что когда-нибудь умру. Только после сердечного приступа, когда камни стены, отделявшей меня от детства, начали наконец осыпаться, страх смерти снова вернулся ко мне. И он был таким же пугающим, как и всегда.

Я склонился над «Невероятными фантастическими приключениями Фрэнки, беззубой чудо-девочки» автора Леопольда Гурски, который не был мной. Книгу я так и не раскрыл. Я слушал, как потоки дождя стекали по водосточным трубам.

Я вышел из библиотеки и уже переходил дорогу, как вдруг меня пронзило чувство горького одиночества. Я ощутил пустоту и мрак внутри себя. Покинутый, незамеченный, забытый, я стоял на тротуаре; ничто, просто собиратель пыли. Люди спешили мимо. И каждый прохожий был счастливее меня. Я ощутил былую зависть. Я бы отдал все что угодно, чтобы быть одним из них.