...Сквозь пот, заливающий лицо, я уже смутно видел поднимающиеся в наше поднебесье трубы; толкнул очередную изо всех сил, замкнул, и тут Иван хлопнул меня по плечу:
— Хорош, Алексей Владимирович! Отдыхай.
С облегчением я уступил ему рабочее место, разогнулся, вытер подолом рубашки лицо, подставил голую мокрую грудь потянувшему с моря ветру. Чего еще желать человеку?! Какое из наслаждений может сравниться с этим блаженством, когда отвалился на пределе изнеможения, рабочей боли, сладостно замер и... Все! Фу-у! Ничего больше не надо. Ну, быть может, — глоток воды.
Иван протянул мне флягу:
— Попей!
Он справлял работу верхового без видимого усилия. Массивный, мясистый, несмотря на молодость, уже слегка обвисший, толкал трубы бугристыми толстыми руками, и лицо его сохраняло всегдашнюю доброжелательность и внутренний покой.
С верхней площадки буровой, где мы работали, на три стороны была видна полупустыня, покрытая как бы разводьями мха — низкорослой, синеватого цвета кустарниковой травой, а на четвертую сторону — море. Первозданной синевы, яркое, чистое... С высоты казалось, что оно становится дыбом. Почти под нами плато кончалось и падало вниз восьмидесятиметровым обрывом. Под ним виднелась полоска чистейшего, посверкивающего ракушками, белого песка. На песок была вытащена плоскодонка Ивана, кое-как сколоченная из привезенных на самолете досок.
С платформы разбойно свистнули, оповестив нас: все! Плеть поднята! Мы с Иваном, перегнувшись через ограждение, посмотрели вниз, на каски склонившихся над керном геологов, которые осматривали и обнюхивали поднятый с четырех тысяч пятисот метров, из глубин перматриаса образец грунта. Среди профессионально любопытствующих мыкался и Дима Французов, на днях назначенный старшим механиком экспедиции, взволнованный этим и напряженно, даже испуганно, всматривающийся, вслушивающийся во все происходящее в экспедиции. Этот хрупкий и миловидный мальчик был новым приятелем Ивана. А старым приятелем Ивана оказался я. И Курулин, и я, и Иван, — мы все трое были с Волги, из Воскресенского затона. Но Иван был на двадцать лет моложе меня, так что я познакомился с ним только в свой последний приезд в затон, пять лет назад. Он там был «своим человеком» Курулина.
Когда я столкнулся с Иваном здесь, на буровой Кабанбай, то еле удержался от смеха: уж больно здоровенная веха встретилась на моем пути к Курулину, которого я, можно считать, нашел.
Поблаженствовав под душем, я оделся в свое, представительское: замшевые, молочного цвета, туфли, модный светлый костюм, — пусть встречают по одежке, ум демонстрировать мы пока подождем. Иван и Дима Французов отдыхали в тени за вагончиком, где на брезенте был развален арбуз.
— Садись, Алексей Владимирович, отдыхай! — Освобождая мне место, Иван с кряхтением подвинулся, колыхнувшись мускулисто-жирным, лезущим из распашонки телом. Руки его в предплечьях были нечеловечески, неприятно толсты. Громадные мышцы свисали мешками. Самостоятельно, казалось, дышал лежащий на брезенте живот. Коробящиеся мускулами плечи казались узкими. Бугрящаяся шея сужалась в срезанный скользкий затылок. Бесформенное, с толстыми чертами, малоподвижное лицо Ивана, как всегда, ничего не выражало. — Хорошо, Алексей Владимирович, а? — сказал он, прощупывая меня медвежьими глазками. — Климат хороший, море рядом, рыбка ловится... Говорят — «покорители пустыни», а мы тут, можно сказать, отдыхаем... Вот так, наверно, и должен человек жить!.. В свое удовольствие, верно? И чтоб деньги в это время в сберкассу помаленечку шли... — Посапыванием и движением выгоревших бровей Иван обозначил усмешку и возложил руку на плечи хрупкого Димы, отчего тот слегка перекосился. — Подтверждаешь мою мысль?
Дима страдальчески улыбнулся.
— Подтверждает! — шевельнул бровью Иван. — Наотдыхаю в пустынях тысяч десять, — сказал он в мою сторону, — построю где-нибудь в Минусинске дом...
— А в затон?
— А что теперь в затоне делать?! — спросил Иван с не понравившейся мне интонацией. — В Минусинске, знаешь, какие помидоры растут? — сказал он Диме, преувеличенной серьезностью интонации обозначая насмешку. — Вот с этот арбуз!.. Не верит, — сказал он мне. Протянул руку и помял Димино плечо. — Как же с тобою быть? — спросил Иван. — Тому, что я говорю, ты не веришь. Арбуз я купил, ты не ешь... Пренебрегаешь! — Иван с недоумением оглядел чистенькую фигурку Французова. — А ведь это я его сделал начальником, — сказал он мне. — Подкатились: «Ехай на курсы, будешь у нас старшим механиком». Шутники, а?.. «А вот, — говорю, — Дима. Какой из него работник? Давайте спишем его в начальники!» — Иван качнул мясистой лапой тонкое тело Французова и шевельнул в мою сторону бровью: дескать, какова шутка, а? —Дима едет, учится, прибывает. И выходит, что он теперь мой начальник. Как же так, Дима, а?.. Я тебя сделал ученым, и выходит — на свою шею? — Иван погрузил зубы в мякоть арбуза. — Из моих рук ничего не ешь, одеваться стал, как жених! — Он отбросил корку, растер ладонью арбузный сок по голой груди и посмотрел на море, которое лоснилось, подернутое солнечным легким жирком.
