Хроника шапочных разборов - [3]

А она возненавидела Романа из-за оскорбления, нанесённого в её лице царскому роду, и особенно из-за страсти к соитию, которую — вопреки возрасту — поддерживала в ней изнеженная жизнь во дворце…

Весь прежний энтузиазм Романа обратился теперь на дела сугубо государственные — и здесь, однако, тоже без особенного успеха. Теперь уже никто не скажет, что творилось в душе Романа, когда он осознал, что вся его предыдущая и в целом вполне ведь успешная жизнь — она вдруг, в одночасье, рухнула именно тогда, когда, казалось, перед ним открылись столь немыслимые высоты, о которых ранее он не мог даже и мечтать. По иронии судьбы, стать императором этого «достойного мужа» буквально ведь принудили — под угрозой ослепления. И теперь он с ужасом осознал, что все понесённые им жертвы были напрасны и что достигнув немыслимых прежде высот, он на самом-то деле вступил на путь, неумолимо ведший его к катастрофе.

И чем дальше продвигался Роман по этому блестящему и гибельному пути, тем всё острее ощущал он своё одиночество и свою какую-то обречённость, надеясь теперь уже, по-видимому, только на небесные силы. В «Хронографии» Михаила Пселла описан знаменательный эпизод, когда после очередной военной неудачи Роману принесли икону Богоматери.

Увидев сладостный лик — царь всегда ревностно почитал эту святыню — он тотчас воспрянул духом, обнял, не сказать как горячо прижал её к сердцу, оросил слезами, доверительно заговорил с нею, напомнил о благодеяниях и поборничестве, когда она не раз вызволяла и спасала Ромейскую державу в опасности.

Предав одну свою жену и не обретя другую, Роман уповал теперь лишь на Богоматерь — она-де не предаст и в беде не оставит.

А что же Зоя? Думается, всё происходившее стало трагедией и для неё тоже — ведь не зря же она в своё время обвешивала своё тело «всякой чепухой», истово надеясь забеременеть. Ведь и её надежды тоже вдруг рухнули, и ей, разменявшей уже шестой десяток, к этой неожиданно новой для неё жизни — всё вроде бы по-прежнему, только вот прежней надежды уже нет и не будет — к этой новой жизни ей надо было как-то приспосабливаться…

Приспособилась Зоя довольно быстро. Однажды императорской чете представили — и надо сказать, не без умысла представили — некоего очень молодого человека по имени Михаил, брата одного из царедворцев. На аудиенцию братья явились вместе.

Когда оба они вошли, император взглянул на юношу, задал несколько коротких вопросов и велел выйти, но остаться во дворце. Что же до его супруги, то пламя, столь же яркое, как и красота юноши, ослепило её глаза, и покорённая царица сразу же впитала в себя от этого сокровенного соития семя любви к нему.

Красивому юноше по имени Михаил было тогда около двадцати, и он оказался, к тому же, на редкость стеснительным и непонятливым, что при разнице в 32 года между ним и Зоей, видимо, лишь добавляло ему шарма в её глазах. Спустя некоторое время стеснительный юноша, наконец, сообразил, в чём истинная причина небывалого благоволения к нему царицы, и стал постепенно преодолевать свою робость. Зоя же была неудержима, и очень скоро дела зашли далеко.

…Начав с поцелуев, они дошли до сожительства, и многие заставали их покоящимися на одном ложе. Он при этом смущался, краснел и пугался, а она даже не считала нужным сдерживаться, на глазах у всех обнимала и целовала юношу и хвасталась, что не раз уже вкушала с ним наслаждения.

Короче говоря, Зоя Константиновна вела себя совершенно бесстыдно, нимало не заботясь о возможной реакции императора Романа. Реакция же его оказалась совершенно неожиданной: он, единственный во дворце, не желал иметь никакого представления об амурных приключениях своей супруги. Сперва, вероятно, он наотрез отказывался поверить в то, что царица вообще способна связаться пусть хоть и со смазливым и сексуальным, но ведь к тому же, извините, ещё и припадочным молодым человеком (ну да, у стеснительного красавчика Михаила был всего лишь один недостаток, но зато довольно существенный: грубо говоря, он был эпилептиком).

Когда же обманывать самого себя стало долее невозможно, Роман принял всё происходящее как должное и продолжал играть роль слепого, рассуждая, видимо, следующим образом (Пселл слышал эту версию от непосредственного свидетеля и участника тех событий).

…Роман сам как бы хотел верить в то, что царица не состоит в любовной связи с Михаилом, но в то же время, зная, что она весьма любвеобильна и переполнена страстью, и не желая, чтобы эта страсть излилась сразу на многих людей, не возражал против её связи с одним любовником, делал вид, будто ничего не замечает, и потворствовал царицыной страсти.

Загнанный в угол, «достойный муж» даже и не помышлял противостоять судьбе. Собственно говоря, его жизнь уже закончилась, и гораздо раньше — когда его жена, спасая его от слепоты, добровольно остригла свои волосы и отправилась в монастырь. Его жизнь закончилась гораздо раньше, и вот теперь Роману оставалось лишь достойно доиграть свою роль слепого мужа. Предотвращённая когда-то трагедия обещала теперь обернуться почти что фарсом.

Но получилось так, что этот самый «почти что фарс», лишь немного не дотянув до фарса настоящего, обернулся для Романа настоящей трагедией… Свидетельствует Михаил Пселл: