Хроника одного полка. 1915 год - [4]

Офицеры не все понимали по-немецки, понимали полковник, подполковник, ротмистр фон Мекк и поручик Рейнгардт. Остальные переглядывались, когда германец говорил, и внимательно слушали, когда звучал перевод.

– Он лазутчик, господа! – раздражённо произнёс полковник Розен, когда пленный закончил. – Он послан, господа, чтобы заставить нас покинуть эту деревню и выйти в голое поле, господа! Вот там нас и накроют!

Пленный слушал раздражённую речь полковника, но при этом он слышал молчание офицеров. Первым заговорил подполковник:

– Вы с этой батареи?

– Никак нет, батарею перевели с Западного фронта, откуда-то из Бельгии…

– И вы – писарь уланского полка…

– Надоело сидеть в штабе… – не дал ему договорить пленный.

– Понятно. Захотелось повоевать… А откуда вам известно про бомбардировку?

– Я видел бумаги, а вчера над вами летал аэроплан, он производил разведку. – Пленный увидел, как стали переглядываться офицеры и, стараясь, чтобы не было заметно, кивали друг другу.

– Чем вы ручаетесь за ваши слова? – спросил подполковник.

– Всё очень просто, господин подполковник, – ответил пленный, – давайте останемся здесь все вместе…

Снова по-русски заговорил полковник:

– И если через три часа не начнут стрелять германские пушки, я отдам приказ его расстрелять. Согласны, господа?

Офицеры закивали, пленный не понял ничего, кроме слова «германские», но понял смысл сказанного и кивнул, выражая своё согласие.

– Он говорит, что согласен, он вас понял, господин полковник, – обратился Вяземский к Розену.

– Я же говорю – лазутчик, если ещё и по-русски понимает! Так что будем делать, господа? – обратился к офицерам полковник Розен.

– Во-первых, думаю, надо предупредить деревенского ксёндза, пусть уводит население, а во-вторых, и нам надо быть готовыми покинуть деревню, – ответил за всех Вяземский.

– И расстрелять этого сук-кина сына ровно через три часа, если обстрела не будет! – раздражённо пробормотал Розен.

– Разрешите? – спросил пленный.

– Слушаем вас, – ответил Вяземский.

– Вчера эта батарея уже вела пристрелку, и ваш эскадрон попал под её огонь, один залп, четыре выстрела, я там был…

Когда Вяземский переводил, офицеры хранили молчание.

– Я, – сказал пленный, – обычный немец, доброволец германской армии и готов умереть в бою от пули противника, врага, но не от своей. Это было бы глупо.

– А должен был бы радоваться, – прошептал поручик Рейнгардт командиру № 3-го эскадрона ротмистру Дроку, – что не выдал планов. Сам погиб, но при этом позволил уничтожить тыл противника и целый драгунский полк. Всё же его надо расстрелять, даже если он говорит правду.

Дрок посмотрел на Рейнгардта и усмехнулся.

– Сашка! – крикнул полковник. Вошёл Клешня. – Налей ему пунша, дай закуски и выведи отсюда, только недалеко.

– Вас сейчас накормят, – перевёл пленному Вяземский.

Клешня взял пленного за локоть и вывел в сени, там усадил в самом дальнем углу, налил стакан пунша и пододвинул тарелку с колбасой.

– Давай, немчура, подкрепись! – сказал он и с другими денщиками стал переносить в светёлку чугунки.

Офицеры ещё обсуждали слова пленного, но уже посматривали в сторону Клешни, как тот накрывает на стол. Это действие длилось не очень долго, всего лишь несколько минут, но они как заворожённые смотрели, как Клешня расставляет посуду, раскладывает холодные закуски, протирает и кладёт на стол приборы. Когда он выходил за следующим блюдом, офицеры переглядывались и строили восхищённые мины. Клешня поражал всех своими движениями, и никто не мог их разгадать: когда он что-то клал на стол, то впечатление было обратное, что он не кладёт, то есть поднимает, переносит и оставляет, а, наоборот, что он скрадывает, и казалось, что вилка, нож или салфетка должны исчезнуть в его шевелящихся пальцах, а они вместо этого оказывались на столе. Как это получалось, никто не понимал. Сашка тоже этого не понимал, он ничего специально не придумывал, но ему нравилось, как танцуют и завораживают его пальцы, осторожно и хитро. Старший приказчик у Тестова был очень расстроен и даже рассержен, когда узнал, что Сашка Павлинов подал прошение о вступлении в армию охотником-добровольцем.

– Ну что, господа, с праздником! – провозгласил полковник Розен, когда стол был накрыт. – Отец Илларион, начинайте.

Отец Илларион прочитал молитву, и офицеры приступили к обеду.

– Что вы думаете обо всём этом, Аркадий Иванович? – спросил Розен.

– Я думаю, что от каждого свинства надо бы научиться оторвать свой кусок ветчины. Это, Константин Фёдорович, такая восточная мудрость.

– Не темните, Аркадий Иванович.

– Да я и не темню, ваше сиятельство, – промолвил Вяземский. – Конечно, этот студент заслужил расстрела за такое предательство, однако война, ваше сиятельство, как мы уже поняли, далеко потеряла оттенок рыцарства, с которым мы начинали в августе под Гумбинненом. Это уже другая война. Вспомните, как пулемёты выкашивают кавалерию, как на сенокосе… сотнями.

Розен стал печально кивать.

– Разве Белый генерал мог такое предположить? – продолжал Вяземский.

– Да… Михал Дмитрич… хотя он был светлая голова, думаю, он быстро расставил бы всё на свои места.

– Согласен, поэтому генерала Скобелева так все и ценили, не за одну только храбрость… – Вяземский был вынужден прерваться, потому что открылась дверь, и в светёлку вошёл адъютант.