Хроника любовных происшествий - [41]

– Выпей залпом до дна, и тогда прозреешь. Увидишь ту же картину, только будет она гораздо красивее.

– Не хочу красивее. С меня хватит того, что есть.

Отворилась дверь соседней комнаты. Вошла Грета с распущенными, почти прозрачными волосами, словно в светлой накидке.

– Выпей, Витек, – проговорила тихо. – Может, уже никогда не увидимся.

– Почему не увидимся?

– Ты знаешь. Я тоже выпью, первый раз в жизни.

Она высоко подняла полный фужер, отсвечивающий искристым багрянцем. Загляделась на эти искры, которые вспыхивали и гасли, когда она вертела свой сосуд под абажуром лампы. Потом вздохнула, как перед дальней дорогой, и поднесла фужер к губам.

– За здоровье прекрасных дам, – провозгласил свой первый тост Витек.

И проглотил холодный, сладковатый напиток, и удивился, что это такое простое, банальное, совершенно заурядное дело. И вероятно, показалось ему, что он мог бы вот так же запрокинуть бутыль и выплеснуть ее содержимое в себя, в свое сведенное болью сердце, в кишащую путаницу нервов, в терзаемую тупой болью душу.

– Каких прекрасных дам? – поинтересовалась Цецилия, сидевшая у подоконника и неотрывно созерцавшая тоскливую весеннюю ночь за окном.

– Всех дам, – ответил Витек и добавил беззвучно: «И той, моей».

– Потанцуешь со мной? – сказала Грета.

Витек обнял ее за талию, с минуту покачался на месте, улавливая ритм. И медленно отправился в путешествие по комнате, полной косматых теней и мельтешащих вспышек, похожих на отблеск костра. Грета не выпускала из поразительно белых пальцев пустой фужер.

– Я уже прозрел… – прошептал Витек в ее волосы.

– А у меня в голове что-то шумит. Так приятно шумит. Как теплая вода в реке под вечер. 'Будь что будет.

Грета выпустила фужер из пальцев. Он упал на пол, но не разбился.

– А хотела разбить, на счастье.

– Чтобы разбился, надо швырнуть изо всех сил.

– Я не знала, что надо изо всех сил. Что же теперь будет?

– Наверняка будешь счастлива.

– Откуда ты знаешь?

– Мне кажется, мы все будем счастливы.

Грета помолчала, словно собираясь с духом.

– Не сердишься, что я тебя пригласила?

– Ох, какие ты говоришь глупости.

– Энгель велел мне танцевать.

– Самой не хотелось?

Она опустила голову, осыпав ему грудь белыми волосами, пряди которых пристали к сукну куртки и переплелись в причудливых узорах.

– Хотелось.

– Надеюсь, ты знаешь, что очень мне нравишься.

– Я знаю, что нравлюсь тебе, – прошептала она со вздохом.

Грета хотела еще что-то сказать, да передумала. Патефонный голос заунывно тянул: «Дай мне хладную руку свою и скажи, разве я не люблю? Но ответ предрешен – это был только сон…»

В другом конце комнаты Левка душил Олимпию в страстном танце. Она защищалась довольно энергично, когда же время от времени капитулировала, он волок ее из угла в угол, вопреки ритму, совершенно не в такт музыке, как зверь добычу.

В дверях показался старый Баум с серебряными очками на лбу.

– Engelbarth, mein liber, es ist schon zu spät. Энгельбарт, мой милый, уже очень поздно, – произнес он робко.

Между тем его первородный сын, не внемля голосу рассудка, продолжал кружить с Цецилией в ритме медленного танго.

Пастор потоптался растерянно, потом открыл книгу, заложенную указательным пальцем, и вернулся к себе.

– Через месяц я уеду, – шепнула Грета.

– Что это за идея?

– Отец боится войны. Знаешь, я истовая, жуткая немка и вместе с тем уже не немка и никогда ею не буду.

– Это выше моего понимания.

– Рассудительные немки не пьют стаканами крепкие вина, и вообще…

– Что вообще?

– И вообще произошло много всего. Посмотри на Энгеля. Разве так выглядит приличный немецкий бурш? Он уже не немец, но никогда не будет и поляком.

– Какое это имеет значение?

– Ох, поймешь, если судьба когда-нибудь забросит тебя в далекие края.

– Знаешь, Грета, мне как-то скверно. В глазах рябит.

– И мне плохо. Выйдем на свежий воздух.

– Боже милостивый, до чего шатает.

– Я выпила впервые в жизни.

– Я тоже.

– Я представляла себе это иначе, лучше.

Придерживаясь за стену, они спускались по железной винтовой лестнице.

– Я не выдержу. Долго мы будем кружиться? – стонал Витек.

– Мы уже спустились. Выход там, – показала она на расплывавшийся в темноте витраж.

Они нашли дверную ручку, которая выскальзывала из рук, как холодная мышь. Толкнули дверь. Кто-то стоял на крыльце, освещенный лампочкой в проволочной сетке.

– Володко был в наших руках, – сказал мужчина в кожаном шлеме. – Оперативники уже выводили его. И вырвался в подворотне. Стрелять было невозможно – мешали прохожие.

– Пан Хенрик, вы? – спросил Витек.

– Да, я. Можно мне подняться?

Они посторонились, давая ему пройти. И он закрутился в витках этой ужасной лестницы, спотыкаясь о ступеньки, которые гремели, как пустая металлическая бочка. А они сбежали в сад, где среди кривобоких стволов лениво струился туман. Дом, оставшийся позади, напоминал старинный разбойничий замок. На круглых башенках жалобно скрипели жестяные флажки.

– Господи, еще хуже. Сейчас упаду, – шепнула Грета.

Витек неуклюже обнял девушку, а она вздрогнула, как от озноба. Замерла в ожиданье.

– Почему молчишь?

– Подвожу итоги своей жизни.

– Это необходимо именно сейчас?

– А вдруг мы умрем от этого вина? Вдруг оно отравлено.