Хроника города Леонска - [11]

Бедный Нико захирел. Поскулил немного и забился под стол в своей комнате. А Тоня, домработница, не решалась долго ничего сказать Соне, чтобы ее не беспокоить. Нико ничего не ел – но этого Тоня не знала: он был по-лёвчицки хитрым, залезал на диван и еду из плошки выбрасывал на улицу, а там ее вороны расклевывали. Ставил пустую плошку на пол и смотрел своими чудовищно грустными глазами на Божий мир, такой несправедливый к маленькому зверьку. Когда Тоня поняла, что дело пахнет керосином, она обратилась к Соне. Но и тут в великом мозгу ученого не зажглись огни страха. Соня попросила Тоню не пороть горячку и убедила ее, что Нико просто скучает по хозяйке и оттого у него плохое настроение. Через два дня Нико нашли в его комнате мертвым. Тут Соня очнулась, поняла, что натворила, устроила пышные похороны и позвонила после этого Фридрун. Кажется, та просто не нашлась что сказать. Фридрун, по самой своей природе замкнутая, одинокая, больная какой-то тяжелой наследственной болезнью, любила своего Нико больше жизни. У себя в Граце, куда она поехала на похороны родного брата, тоже больного семейной болезнью, ей пришлось лечь на месяц в нервную клинику.

Кстати, пышные похороны тоже были Сониной ошибкой. Потому что в Леонске с XVIII века почивших лёвчиков предавали земле незаметно и скромно. Под городом была березовая роща с полянками и проплешинами, и там хоронили зверьков, никак не обозначая место могилы, разве только каким-то камешком, кустиком. А Соня чуть не всю кафедру собрала, устроила процессию, Нико несли в красивом гробу, она к тому же пригласила музыкантов, которые играли что-то скорбное. Об этом весь город говорил как о немыслимом faux pas.

В искупление этой ужасной истории и завела Соня на своих вечеринках баловство для лёвчиков. Полюбить она их так и не смогла, вопреки леонским обычаям, но ей хватило ума принять их особое положение в этой среде обитания. Что касается меня, скажу сразу, что я лёвчиков полюбил раз и навсегда. Я завел вскоре после приезда двух питомцев и прирос к ним всей душой. Это были братья, породы «росси», рыженькие, как ирландцы, я назвал их Паоло и Чотто. По характеру ворчуны, они, конечно, на меня порыкивали, но в душе отличались удивительной чуткостью и нежностью. Что не помешало им поссориться, когда они влюбились в одну и ту же золотую красавицу породы «дорати», Ческу. Хозяин Чески, мудрый профессор балканистики Мирко Желич, решил проблему своеобразно. Поскольку Ческа любила обоих одинаково страстно (это выяснилось при раздельных прогулках), то и получила она в мужья сразу обоих рыжиков. Разумеется, они являлись к ней на свидания поодиночке. А что братья считали необходимым сообщать друг другу при личном общении, мы не знаем. Во всяком случае, они помирились и никаких претензий друг другу не предъявляли. В семействе Желича, когда рождались левчата, моих рыжиков звали «отцами». И при встрече с потомством Паоло и Чотто бросались на маленьких с неподдельной отцовской нежностью.

Но век лёвчиков недолог. Мои рыжики по прошествии двадцати лет стали болеть и кукситься, и ворчание их получило все основания. Сначала помер Чотто, который был крупнее и сильнее, а потом, через полгода, не стало и нежного Паоло. Это произошло как раз незадолго до тех событий, о которых я сейчас пишу. Так что я был в тот момент сир и безутешен и ни о какой замене своим голубчикам даже думать не мог.

– Как дела, Марк? Как родители? Все у них в порядке?

Это мы с Марком встретились в прихожей. Он с готовностью ответил:

– Знаешь, они живут в квартале Маре, и папа прекрасно прочитал лекцию. Они вернутся через неделю. Но подожди, мне надо отвезти Чино к его обществу.

На «Собачьей площадке» между тем шла интенсивная львиная жизнь. Вы думаете, там могли приключаться потасовки, склоки, разборки? Нет, это было исключено по одной простой причине. Все лёвчики проходили через Школу доктора Леоне – так называлось учреждение по воспитанию зверьков с самого конца XVIII века. Агрессии, как вы знаете, у наших гавриков не было так и так, но правила поведения в обществе – это дело особое, во взращивании надо проявлять строгость, и только тогда можно будет рассчитывать на какой-то порядок.

Доктор Леоне, ясное дело, приехал в Леонск вместе с венецианцами, хотя сам был родом из Мантуи. Он в детстве получил в подарок чудного рыженького леончино, лизунчика, кажется, звали его Солетто, и тинейджер души в нем не чаял. Но жил-то малец в Мантуе! А климат там никак не похож на мокропогодицу города у лагуны. И ясное дело, Солетто стал вянуть и чахнуть и в один страшный день мертво обмяк на руках несчастного подростка-мантуанца. Мальчика звали Гайо, он впал в отчаяние, не выпускал оцепеневшего львеныша из рук несколько часов, а потом впал в тяжелую изнурительную депрессию. Его лечили лучшие врачи Мантуи и вылечили только благодаря привезенным с Востока травам. Подросток очнулся, огляделся по сторонам, на семейном обеде объявил, что меняет имя (он стал зваться Аффанно Леоне), и через три дня собрал наспех пожитки, никому не сказал ни слова и уехал в Венецию. Там он пошел учиться на ветеринара, чтобы лечить леончини, а потом понял, что самое главное понять, в каком направлении надо воспитывать любимых зверьков. Нужно помочь им жить друг с другом в мире и согласии, без случайных катавасий. И открыл школу, через которую проходили все поголовно леончини Венеции. Доктор Леоне учил их прятать свои чувства на людях, не проявлять излишнюю радость или излишнее раздражение,