Хроника царствования Николя I - [27]

Все произошло однажды в четверг в квартале Пижонье города Амьена. Едва заалела заря, грохочущий стук в дверь и скрежет сверла в замке привели в такой ужас двенадцатилетнего мальца, что он, пытаясь убежать, выскочил на балкон пятого этажа и, сиганув с него, расшиб себе голову об асфальт; однако же его родители были успешно схвачены. Откуда прибыли эти отверженные? Отец называл себя украинцем, а мать — чеченкой. Оба спаслись бегством из города Грозного, когда танки царя Владимира (недавнего друга Его Величества), действуя методично, ровняли там с землей жилые дома, заодно превращая в месиво их обитателей. Но увы! Имперский префект отказал им в убежище: как можно объявлять себя политическими беженцами из России, когда русские стали у нас людьми, принимаемыми в светском обществе, и мы намерены поддерживать с ними контакты, невзирая на кое-какие маленькие разногласия? Однако же вместо того, чтобы возвратиться в свой разбомбленный город, эти подпольные эмигранты как-то влачили здесь существование, пребывая в постоянном страхе. В страхе? Ну да, а что в этом плохого? Если бы Его Величество принялся утешать каждого нелегала, это подало бы пагубный пример всем бесчисленным отщепенцам, которые бы ринулись, давя друг друга, на завоевание нашей страны. Нет, восхитительная твердость духа оставалась одной из прелестнейших черт Нашего Горделивого Предводителя. Незваных пришлецов он определил как нежелательных, а таковых «надлежало изгонять с сугубым рвением и рукоприкладством», и туго приходилось префектам, не способным обеспечить чистоту нравов на вверенных им территориях, причем сии энергичные методы распространились вплоть даже до тех уголков, где одичавших апатридов такого разбора никто в глаза не видел, как, например, в департаментах Крез или Морбиан.

К тому же Его Величеству стало известно, что помимо иностранцев из иных стран существуют еще люди, давным-давно обитающие на окраинах больших городов, они что-то вроде индейцев-шайенов из резерваций Невады или Арканзаса, чьи чудовищные нравы запечатлел на кинопленке Голливуд. Наш Повелитель при всей своей отваге не решился лично посетить те опасные зоны, но много прочитал о них в рапортах тайных агентов. Как выяснилось, тамошние обитатели, почти поголовно юношеского возраста, для сокрытия своих намерений пользуются особым говором, непроницаемым для чужих, и ведут племенную жизнь, противопоставив себя всем остальным. В их среде бытуют странные развлечения, например бросание камней в пожарных, врачей и в патрули жандармерии. А еще они горазды поджигать, играючи, автомобили и мусорные короба с отходами, распространяющими при возгорании зловоние, весьма обременительное для окружающих. Поднаторев в темных махинациях и незаконных сделках, они с этого живут, ведь ни в банках, ни на местных заводиках в их услугах никто не нуждается. Злобные, неблагодарные любители мутных делишек, способные, если схватить их за руку, на что угодно, они всему завидовали, все хотели заграбастать себе, а других обобрать, от всякой малости впадали в бешенство, исполненного сострадания Нашего Государственного Лидера откровенно презирали, в вместе с ним — весь высший свет, все без исключения деловые круги, только и думая, как бы пустить их по ветру и разграбить, сбившись в банды (с бритвой в одной руке и начиненным дробью пистолетом в другой!), напасть на какой-нибудь супермаркет и поживиться, растаскивая на халяву то, что уцелело в разгромленных витринах и на прилавках. Таковы были дикари, шныряющие у наших порогов, коих Его Величество едко припечатал, называя не иначе как «всякой швалью».

Это словцо («шваль»!) Наш Повелитель очень любил, оно так долго не сходило с его уст, что стало казаться сугубо личным, — некогда, в Средние века, оно означало «сброд». Он же с отменной твердостью заявлял: «А вот этих прежде всего следует наказывать, тут разговоры ни к чему». Коль скоро каторжные работы, к сожалению, больше не в ходу, он пожелал, чтобы этот сброд содержали в резервациях вне порядочных городов; там они вольны марать стены, вытаптывать садики, уничтожать вокруг себя все следы образования и культуры, до которых им нет дела, то есть разорять школы, библиотеки, бесноваться, сколько душе угодно, но подальше от нас. Ведь, несмотря на свои экзотические имена и африканскую внешность, они располагали законно выправленными документами: их нельзя было отправить «домой», поскольку «дом» их уже находился здесь, к тому же, кроме своего сленга, они не знали ни иного языка, ни обычаев тех стран, откуда пришли их предки.

Покуда Левых еще не разделали под орех посредством хитроумных имперских уловок и они даже правили сами, они демонстрировали порочную снисходительность к подобным юнцам, ставившим себя вне закона. Витая в облаках, эти Левые, еще не успев должным образом поправеть, восклицали: «У этой молодежи есть свои резоны…» — «Какие такие резоны! — распалялся Наш Предводитель. — Жечь, громить, воровать, убивать?» И принял надлежащие меры. Давно пора было. Он закрыл все мелкие опорные пункты полицейского надзора, разбросанные в кризисных районах, и вправил мозги размякшему сержантскому составу: нечего им гонять мяч с отморозками, чтобы их приручить и утихомирить, тут не рассусоливать надо, а строго осаживать юнцов, напоминая, зачем существует полиция — чтобы допрашивать, преследовать, гнать, раздавать затрещины и тащить за решетку. К тому же Его Величеству надобны все силы и средства полиции для главного дела: погони за нелегалами, поимки их и возвращения в тот ад, из которого им удалось вырваться.