Хроника царствования Николя I - [23]

Наша Дивная Императрица, столь же проникновенная и проникающая, как радиоактивные осадки, была овеяна тою же славой, что ее супруг, и, располагаясь одесную от Всеведущего и Всемогущего Государя, играла избранническую роль, подобно тем внезапно вознесшимся фаворитам, которых близость к царственной особе превращает в яркие светочи, — отраженное сияние власти воспламеняет их. Среди подобных избранников самой обласканной оставалась баронесса д’Ати, впрочем, верно и то, что она от августейшей четы не отходила ни на шаг, почитала Государя безмерно и претендовала на лестную роль своего рода названой сестры Императрицы, которую сопровождала во всех курортных турне, поддерживала под локоток в каждой похоронной церемонии или цеплялась за оный локоток, чтобы самой не упасть от избытка чувств. Монаршьи милости изливались на баронессу дождем, увы, давая пищу зависти и злословию. Ее успехи во вверенном ее попечению солидном министерстве выглядели зыбкими, ей там было неуютно, эту крестную муку она, однако, несла стойко, стиснув зубы. Подражая во всем, но прежде всего в деловитости, Его Молниеносному Величеству, она тонула в ворохах забот и всякий день срывала, как цветок, новый созревший закон, чтобы горделиво приобщить его к уже составленному букету.

Суровые, неукоснительно репрессивные законы множились с горячечным пылом. Бум! — о рецидивистах, такой же жесткий, как в Калифорнии. Бам! — о недопустимости досрочных освобождений при серьезных правонарушениях. Бом! — о плохо или медленно действующих судах. Бэм! — о малолетних преступниках из предместий, чье совершеннолетие должно наступать скорее, чем у прочих смертных, Пам! — о полицейских, не обеспечивающих достаточного количества приводов. Памм! — о чересчур толерантных родителях. Бамм! — об умалишенных, коих бросили в психушку, а не в тюрьму к нормальным, каковые, впрочем, сами норовили сойти с ума… «Ну, а жертвы? — восклицала баронесса, вторя Его Величеству. — Ведь им, жертвам, нужен процесс…»[2] Пусть даже над сбрендившим, им надо, чтобы псих с пеной на губах сидел в клетке на скамье подсудимых, а судья чтоб его допрашивал, даже если тот ничего не сечет: ни про что спрашивают, ни почему он здесь сидит, — ведь псих этот уже забыл ту машинисточку, которую распилил на кусочки вблизи плохо освещенного канала. Конечно, нашлись злокозненные умы, объявившие, что мы возвращаемся в Средневековье с его судами над животными, с законами, гласящими, что индюка, ущипнувшего вас за ляжку, следует тотчас представить на судилище и приговорить к казни — на площади и прилюдно, — заключающейся в ощипывании (дабы укротить гордость!), а затем в опущении заживо в кипяток с последующим добавлением пряностей. Другие ущербные умы, еще более зловредные, добавляли, что для применения нового законоуложения потребуются ресурсы, прежде всего финансовые, а потом и людские.

С девяти утра до двенадцати ночи баронесса д’Ати в своем дворце, откуда можно созерцать позолоченного Наполеона, венчающего Вандомскую колонну, предавалась трудам, загоняя свой персонал до полусмерти; то один, то другой чиновник падал у нее под седлом — это были скакуны, закаленные в битвах, но даже их безжалостней пули разили ее несправедливо едкие замечания, преувеличенная торопливость, зычные приказные окрики, по сути не слишком обоснованные, — от подобного обхождения всем становилось не по себе. Некоторые оставляли службу, где ранее ценился их профессионализм, и уходили, бурча двусмысленные комплименты: «Баронесса? Слишком чувствительна в отношении к своим обязанностям, отсюда проистекает лишь слезная сырость», «Она на все дела взирает исключительно с высоты птичьего полета, не снисходя до деталей» или: «Ее интересует одно: какое впечатление она производит» — заметим, что именно в этом последнем пункте она более всего приближалась к Его Широковитринному Величеству. Принимала ли она судейских, чтобы, по ее словам, «обменяться мнениями», разговор шел под телекамерами, запечатлевавшими улыбки и поцелуи. А стоило погаснуть прожекторам, ее речи тотчас сводились к ней самой, к критикам, донимающим ее, к нападкам недругов… Баронесса до такой степени любила жертв, что и себя ощущала таковой.

Если в министерстве баронесса д’Ати орудовала хлыстом, как в цирковой конюшне, и приковывала сотрудников к рабочим столам, принуждая их до глубокой ночи плодить и плодить от ее имени тексты, она при всем том не забывала обедать с главными распорядителями страховых и банковских компаний, авиационных, оружейных и прочих промышленных ведомств, чтобы освежить и подправить свой имидж в предвидении новых карьерных успехов; подобным же манером она действовала и ранее, когда, всего три года проведя на судейском поприще в Эври, отказалась от неаппетитных завтраков в судейском буфете и заказывала себе более соблазнительные блюда из ресторана. Уже на том этапе донельзя светские вечера с нотаблями, способными сократить для нее путь наверх, заботили ее куда больше, нежели судейские заседания на следующее утро. С первых шагов она принадлежала к тем Правым, что претендовали на роль даже не сливок общества, но его черной икры. По существу, баронесса в малом масштабе осуществляла то же, что Наш Стремительный Лидер — в большом.