Хроника царствования Карла IX ; Новеллы - [223]

Так г-жа де Пьен провела весь вечер, создавая себе призраки, разрушая их, воссоздавая снова. Она решила не ехать к г-же Дарсене и для большей верности отпустила кучера и собралась лечь рано; но, приняв это мужественное решение и видя, что отменить его уже нельзя, она тотчас же изобразила его себе как недостойную слабость и раскаялась в нем. Больше всего она боялась, как бы Макс не догадался, чем оно вызвано; а так как она не могла скрыть от самой себя истинной причины, по которой она оставалась дома, то кончила тем, что осудила себя, потому что самое ее беспокойство относительно г-на де Салиньи казалось ей преступлением. Она долго молилась, но от этого ей не стало легче. Не знаю, в котором часу ей наконец удалось уснуть; во всяком случае, когда она проснулась, ее мысли были так же смутны, как и накануне, и она была так же далека от какого бы то ни было решения.

За завтраком — ибо, сударыня, мы завтракаем всегда, в особенности если мы накануне плохо пообедали, — она прочла в газете, что какой-то паша разгромил какой-то город в Румелии.[492] Женщины и дети были перебиты, несколько филэллинов пали с оружием в руках или были медленно замучены ужасными пытками. Эта газетная заметка не способствовала тому, чтобы г-жа де Пьен нашла привлекательным задуманное Максом путешествие в Грецию. Пока она грустно думала о прочитанном, ей подали от него письмо. Накануне вечером он очень скучал у г-жи Дарсене; обеспокоенный тем, что г-жи де Пьен там не было, он писал ей, чтобы узнать о ее здоровье и спросить, в котором часу ему следует явиться к Арсене Гийо. У г-жи де Пьен не хватило духу писать ответ, она велела сказать, что будет в обычное время. Потом ей пришло в голову, не сходить ли ей сейчас же, чтобы не встречаться там с Максом; но, подумав, она решила, что это было бы ребяческой и постыдной ложью, хуже даже, чем ее вчерашнее малодушие. Поэтому она вооружилась мужеством, горячо помолилась и, когда настало время, вышла из дому и твердым шагом поднялась в комнату Арсены.

Глава третья

Она нашла бедную девушку в самом жалком состоянии. Было ясно, что недалек ее последний час и за день болезнь страшно шагнула вперед. Ее дыхание превратилось в мучительный хрип, и г-же де Пьен сказали, что утром она несколько раз бредила и что доктор не думает, чтобы она могла дотянуть до завтра. Арсена все-таки узнала свою покровительницу и поблагодарила ее за то, что она пришла.

— Вам уже не надо будет взбираться по нашей лестнице, — сказала она ей угасшим голосом.

Каждое слово стоило ей, по-видимому, тягостного напряжения и истощало остатки ее сил. Чтобы расслышать, что она говорит, приходилось наклоняться к ее постели. Г-жа де Пьен взяла ее за руку, и та оказалась уже холодной и словно неживой.

Вскоре пришел Макс и молча подошел к постели умирающей. Она слегка кивнула ему головой и, видя, что он принес какую-то книгу в футляре, тихо прошептала:

— Вы сегодня не читайте.

Госпожа де Пьен бросила взгляд на то, что Арсена приняла за книгу; это была карта Греции в переплете, которую он купил по дороге.

Аббат Дюбиньон, с утра находившийся возле Арсены, видя, с какой быстротой тают силы болящей, решил употребить с пользой для ее души немногие остававшиеся мгновения. Он отстранил Макса и г-жу де Пьен и, склонясь над ложем страданий, обратился к несчастной девушке с торжественными и утешающими словами, которые религия приурочивает к таким мгновениям. Г-жа де Пьен молилась на коленях в углу, а Макс, стоя у окна, казалось, обратился в изваяние.

— Вы прощаете всем, кто вас обидел, дочь моя? — сказал священник взволнованным голосом.

— Да!.. Пусть они будут счастливы! — отвечала умирающая, делая усилие, чтобы ее было слышно.

— Положитесь же на милосердие божие, дочь моя! — произнес аббат. — Раскаяние отверзает небесные врата.

Еще несколько минут аббат продолжал свои увещания; потом умолк, не зная, не труп ли уже перед ним. Г-жа де Пьен тихо встала с колеи, и все некоторое время стояли не шевелясь, тревожно всматриваясь в посиневшее лицо Арсены. Ее глаза были закрыты. Все затаили дыхание, словно боялись смутить ужасный сон, быть может уже охвативший ее, и в комнате отчетливо раздавалось слабое тиканье часов, лежавших на ночном столике.

— Кончилась бедная барышня! — сказала наконец сиделка, поднося к губам Арсены свою табакерку. — Видите, стекло не затуманилось. Она умерла!

— Бедняжка! — воскликнул Макс, очнувшись от оцепенения, в которое он, казалось, был погружен. — Какую радость знала она в жизни?

Вдруг, словно воскреснув при звуке его голоса, Арсена открыла глаза.

— Я любила! — глухо прошептала она.

Она шевелила пальцами и словно хотела протянуть руки. Макс и г-жа де Пьен подошли, и каждый взял ее за одну руку.

— Я любила, — повторила она с грустной улыбкой.

То были последние ее слова. Макс и г-жа де Пьен долго не выпускали ее ледяных рук, не смея поднять глаз…

Глава четвертая

Итак, сударыня, вы мне говорите, что мой рассказ окончен, и не желаете слушать дальше. Я полагал, что вам захочется узнать, уехал ли г-н де Салиньи в Грецию или нет; было ли… но уже поздно, и с вас довольно. Как угодно. Но, по крайней мере, воздержитесь от опрометчивых суждений; я утверждаю, что не сказал ничего такого, что давало бы вам на них право. А главное, не сомневайтесь в правдивости моего рассказа. Вы сомневаетесь? Сходите на Пер-Лашез: в двадцати шагах по левую руку от могилы генерала Фуа