Хромой кузнец - [15]

…Далеко, далеко на севере, там, где малосведущие южане помещают границу Страны Великанов, стоял высокий и длинный дом, почти точно такой же, как тот, что принадлежал Нидуду, конунгу ньяров. Дом стоял на скалистом морском берегу, а внизу, у подножия исполинских утёсов, заметало снегом корабельные сараи и в них – четыре острогрудых боевых корабля. Давным-давно не видели они солнечного света, и лишь разноцветные сполохи бороздили над ними чёрное небо, похожее на бездонную прорубь…

В этом доме Эйстейн скальд жил гостем у Торгрима конунга.

И не раз и не два обновилась в небесах сияющая луна, прежде чем Эйстейн заговорил о заботе, приведшей его в ледяную страну; ибо не называют люди приличным, если кто-то нетерпеливо заводит речи о деле, не обжившись как следует, не познакомившись поближе с гостеприимным хозяином!

Но вот однажды, когда сыновья Торгрима конунга убежали на лыжах охотиться, а жена и обе невестки занялись домашними делами, Эйстейн решил наконец, что время пришло.

Он сказал:

– Послушай меня, Торгрим конунг, повелитель снежных равнин… поговорить с тобой хочу.

Конунг отозвался:

– Говори, если хочешь, Эйстейн скальд. Только, сам видишь, нету у меня нынче охоты ни к твоим песням, ни к сагам о давних временах.

Скальд сказал:

– Я слыхал от людей, будто ты, конунг, прошлой весной потерял младшего сына. И с тех-то пор, говорят, и огонь хуже горит в твоем очаге, и пиво не бродит в котлах, и у мяса не тот вкус…

– Истинно так, – отвечал конунг. – Зачем трогаешь мою рану, скальд?

Эйстейн помолчал, потом вытащил из-за пазухи серебряный браслет и показал его конунгу.

– Не расскажет ли он тебе о чём-нибудь?

Торгрим долго разглядывал блестящую змейку…

Наконец сказал:

– Любой кузнец мог бы сделать подобное, не только мой сын.

Эйстейн спрятал браслет. Сходил туда, где лежала его постель, и принёс Торгриму шахматы, вырезанные из морёного дуба и моржового клыка.

– Тогда, может, эти шахматы окажутся разговорчивее, конунг?

На сей раз Торгриму хватило одного-единственного взгляда:

– Где ты взял это, скальд?

Эйстейн ответил:

– Мне подарил их Нидуд, вождь племени ньяров. Я гостил у него на празднике Йоль, и он многим раздавал тогда такие подарки. А его дочь Бёдвильд носила на руке кольцо, точь-в-точь как те, что я видел у жён твоих сыновей. А откуда попали к Нидуду все эти вещи, про то спрашивай его сам. Я сказал тебе всё, что знаю.

Долго не произносил ни слова безрадостный Торгрим конунг. И только к вечеру, когда погасли на юге бледные отсветы солнца, а сыновья, Слагфильд и Эгиль, возвратились с охоты, он вновь подозвал к себе Эйстейна. Он сказал:

– Я хочу спросить тебя, скальд, почему ты решил поведать мне о том, чего коснулись твои глаза?

Нидуд – могущественный вождь. Навряд ли ему понравится твоя поездка сюда…

Эйстейн ответил:

– Браги, Бог стихотворцев, влил в мои уста божественный мёд, и оттого-то мои мысли текут немного не так, как у тех, кто этого мёда не пробовал. Брось меня в оковы, и я открою рот лишь затем, чтобы вырваться на свободу… Мало нравится мне, конунг, когда соловья заставляют петь, посадив его в железную клетку. И даже если поёт он руками, а не языком!

Осели и рассыпались сугробы, вздулась и забурлила тихая речушка, падавшая в море недалеко от двора конунга ньяров.

И вместе с молодой травой, разодетые так, что любо-дорого было взглянуть, явились, перевалив через горный хребет, долгожданные сваты. И с ними Рандвер.

Нидуд встретил их радостно. Переговорил со сватами и велел готовиться к весёлому пиру. А пока пир собирали, приказал позвать к себе дочь.

Бёдвильд вошла, и сердце забилось, как морская птица, упавшая на камни со стрелой в белом крыле…

Нидуд улыбнулся её волнению. Он сказал:

– Скоро покинешь меня, Бёдвильд. Придется мне видеть тебя реже, чем я привык.

Она ответила и с удивлением услышала собственный голос:

– Я не хочу покидать тебя, отец мой конунг… вели мне остаться!

Многие девушки говорят так на пороге замужества. Нидуд привлек её к себе:

– Знаю, любишь меня. Рандвера будешь любить ещё сильнее. Он в золото оденет тебя с ног до головы.

Бёдвильд отчаянно замотала головой:

– Не отдавай меня, отец!

Конунг почувствовал просыпавшийся гнев – так бывало всегда, когда его воля встречала сопротивление. Он-то думал, она поблагодарит его и уйдет, стыдливо краснея, опуская счастливые глаза!.. Он проговорил терпеливо:

– Ты блага своего не понимаешь. Трюд ведь тоже упиралась, совсем как ты, когда её везли ко мне в дом.

Бёдвильд вдруг спросила его:

– А моя мать?..

Нидуд ответил, начиная сердиться уже всерьёз:

– Твою мать я не больно-то спрашивал! И не понимаю, с какой это стати я должен спрашивать тебя! Я сказал – ты услышала! И можешь идти!..

Бёдвильд прошептала:

– Я умру у Рандвера, как она умерла у тебя…

Нидуд оттолкнул её прочь. Поднялся и загремел так, что в углу звякнули серебряные чаши:

– Таково моё решение! И я не хочу знать, что ты там ещё думаешь!

И вышел, и дверь хлопнула. Бёдвильд слышала, как он кричал на кого-то во дворе. Она даже не заплакала – стояла неподвижно, закрыв глаза. Рабыни пугливо косились на неё, неслышно снуя туда и сюда.

Волюнд, изувеченный её родичами, посаженный ими на цепь, – Волюнд и тот однажды её пожалел…