Хромой бес - [64]

— Я к вам его пришлю, — продолжал дей, — может быть, ему удастся рассеять ваше уныние.

С этими словами он вышел, и, встретив толедца, шепнул ему:

— Можешь войти, а после разговора с пленницей явись в мои покои и отдай мне отчет.

Сарате тотчас вошел в комнату, затворил за собою дверь и, не поднимая глаз, поклонился невольнице.

Она ответила на поклон Сарате, тоже не глядя на него, но когда они взглянули друг на друга, то громко вскрикнули от радости и удивления.

— Боже мой! — вскричал толедец, приближаясь к ней. — Что это? Призрак, игра воображения, или я действительно вижу донью Теодору?

— Ах, дон Хуан, неужели это вы со мной говорите? — воскликнула прекрасная невольница.

— Да, сударыня, — ответил он, нежно целуя ей руку, — это сам дон Хуан. Вы можете меня узнать по слезам, которых я не в силах удержать от радости, что вижу вас опять, по тому восторгу, который может вызвать только ваше присутствие. Я не ропщу уже на судьбу, раз она возвратила мне вас… Но куда увлекла меня чрезмерная радость? Я забыл, что вы в оковах. По какой превратности судьбы попали вы сюда? Как вы отделались от дерзкой страсти дона Альваро? Ах, сколько она мне причинила тревог и как мне страшно при мысли, что небо не защитило добродетели.

— Бог наказал за меня дона Альваро, — сказала Теодора. — Если б у меня было время вам рассказать…

— Времени много, — перебил ее дон Хуан, — дей разрешил мне говорить с вами и, что особенно должно удивить вас, видеться с вами без свидетелей. Воспользуемся этими счастливыми минутами. Расскажите мне все, что с вами приключилось со времени вашего похищения.

— А кто вам сказал, что меня похитил дон Альваро?

— Мне это слишком хорошо известно, — ответил дон Хуан.

Тут он рассказал ей вкратце, как он это узнал, как они с Мендосой отправились разыскивать ее похитителя и как были взяты в плен корсарами. Когда он умолк, Теодора начала свою повесть так:

— Нет надобности говорить вам, как я испугалась, когда меня схватили какие-то люди в масках; я лишилась чувств на руках того, кто меня нес, а когда очнулась от обморока, вероятно очень продолжительного, я была одна с моей камеристкой Инесой в открытом море. Нас поместили в каюту под кормой. Корабль шел на всех парусах. Вероломная Инеса начала меня уговаривать примириться со случившимся; из этого я заключила, что она сообщница моего похитителя. Он осмелился прийти ко мне и, бросившись к моим ногам, сказал:

— Сударыня, простите мне средство, которое я принужден был употребить, чтобы овладеть вами. Вы сами знаете, как я за вами ухаживал и какая неодолимая страсть побуждала меня оспаривать ваше сердце у дона Фадрике вплоть до того дня, когда вы отдали ему предпочтение. Если бы я вас любил обыкновенной любовью, я бы давно ее поборол и утешился от своей неудачи, но судьба дала мне в удел боготворить вашу красоту; как вы меня ни презираете, я не могу освободиться от вашей власти надо мной. Не бойтесь моей неистовой любви; я не для того лишил вас свободы, чтобы грубым насилием оскорбить вашу добродетель. Я хочу, чтобы в том убежище, куда я вас везу, между нашими сердцами был заключен священный и нерушимый союз.

Много еще говорил мне дон Альваро, теперь я уже не могу всего припомнить. Он старался доказать, что, силою принуждая меня выйти за него замуж, он поступает не как дерзкий похититель, а как страстный поклонник. Пока он говорил, я только рыдала и сокрушалась. Поэтому он оставил меня, решив не терять времени на напрасные убеждения; но, уходя, он подал Инесе знак, и я поняла, что ей поручено всячески поддерживать его доводы, чтобы легче было соблазнить меня.

Она так и делала; она сказала даже, что раз уж мое похищение получило огласку, мне больше ничего не остается, как принять руку дона Альваро Понсе, какое бы отвращение я к нему ни питала, что сердце надо принести в жертву моему доброму имени. Доказывая мне необходимость этого ужасного брака, трудно было облегчить мое горе; я была неутешна. Инеса уж не знала, что и говорить, как вдруг наше внимание привлек страшный шум, раздавшийся на палубе.

Это шумели сподручные Альваро; они увидели на горизонте большой корабль, который несся на нас на всех парусах; наше судно было не так быстроходно, поэтому мы не могли уйти от него. Вскоре большой корабль настиг нас, и мы услышали крики: «Сдавайся, сдавайся!» Но Альваро Понсе и его головорезы предпочитали умереть, чем сдаться, и храбро вступили в бой. Схватка была жаркая; я не стану ее описывать подробно, скажу только, что дон Альваро и его люди, после отчаянного сопротивления, погибли все до одного. Нас же перевели на большой корабль; он принадлежал Месоморто и находился под командой одного из его офицеров, Аби-Али Османа.

Аби-Али долго смотрел на меня с некоторым удивлением, потом, узнав по платью, что я испанка, сказал на кастильском наречии:

— Умерьте вашу печаль, утешьтесь, что попали в неволю; это несчастье было для вас неизбежно. Да что я говорю — несчастье! Это — удача, которой вы должны радоваться. Вы слишком хороши, чтобы ограничиться поклонением христиан. Вы не для того родились, чтобы принадлежать этим жалким смертным; вы заслуживаете поклонения лучших в мире людей; одни мусульмане достойны обладать вами. Теперь я снова возьму курс на Алжир, — добавил он, — и хотя я не захватил никакой другой добычи, я не сомневаюсь, что дей, мой повелитель, будет мною доволен. Я уверен, что он не осудит мое стремление поскорее вручить ему красавицу, которая станет его отрадой и лучшим украшением его сераля.