Хромое время империи - [2]

Для кого – то, может быть, будет солнце съёживаться к вечеру и расширяться по утру, а для таких , как он из сжа-того горла храма будет звучать только похоронный марш. И только они, сидя на своих бесконечных собраниях, лжи-вых до самой макушки лысин, седин и покорных чубов, и только они, но уже другие, шаркающие на балах и приё-мах, откушивающие омаров и прочую снедь, будут кано-низировать своих падших героев и рассказывать своим блядям и детям о бесстрашных душах душителей им подобных, запечатлевших свой героизм смерти в предсмертном солнце времени от Египта с его тысячами пирамид до бесконечных , занесенных снегом, полей России. В чахлом палисаднике Урюпинска звезды также светят, как и в мировых столицах и так же, точно так же смотрят людям глаза в глаза. Но никому и никогда не удается уйти от своего счастья, – они все пронумерованы, и только несчастья грозным призраком бытия сторожат людей вместе и по одиночке. И все эти несчастья артачат толпу. Один заорал, потом второй и третий. И толпа, наваливаясь своей грудой на них малых и сирых, толпа огромная и злая пригибает их к земле, заставляет встать на четвереньки и лаять долгим, гавкающим страхом. А толпа радуется и в соём громоглас-ном "одобрямс! ", бежит закусывать или черной коркой, или подслащенной водой дармового компота в столовке, или бутербродами с красной икрой, селедкой и водкой в горсоветовском буфете, коли им там положено быть, как избранникам народа. И дней пегий снег покрывает дома, улицы, закоулки, превращая радость в обыденность, бара-банный бой сердец на фоне небесного золота в рай проле-тариата, у которого в коммуне остановка, где дуги радуги уже на быстролетных тройках – тачанках понесут их на небо живьём, там грудь пролетариата – медь литавр, а в жилах радость весна, поскольку уже вся дворянско – буржуазно – крестьянская сволочь втоптана в чернозем земли, по-тому как земле не рожать, а строить коммунизм, потому как весь пролетариат взят живым на Большую Медведицу, где и грудь его – медь литавр, пусть прокляты будут обыва-тели трижды, пуст четырежды славится благословенная Революция, а пальцы пролетариата всегды на горле мира. И в этом мареве гвалта Европа скройся, мельчаясь, а рабо-тяга грудью своей атлетической в работе мельчающей, в стельку пьян, готов к еде, других не надо им, – малы к обеду, где голод крышка и мерило всего пролетариатом дан.

Эй, там, монархия!, зализоблюдилась на испанских каменьях слепящих и белых, на яхтах сопящих в открытом море, где по бортам водяные глыбы огромными годами описывают время, где океан Атлантический вздыхает и гремит и к вам, сомнения нет, дойдет водяной ревкома, а капель партизанской воды окропит их приказы и лозунги. Всеводная квадратура круга! , – без бурь победы не будет. Всё равно и у вас запотеет водноволновый ажурный местком. И в блеске лунного лака, всегда смотрящий вперед, облитый пеною ран, бдит за всем Атлантический глаз океана. Бдит по крови, по духу, по делу, оживляя внезапные бредни коммунизма, явившего плоть, где железною клятвой и пулей отвечает им белая рвань в непрерывную твердь, воплотившись беспрогульным гигантским похо-дом, создавая гранёную цепь жизни нового поколенья, но не фырками новых колхозов, не ударом бригад – пятилеток, не сиянием радужных фабрик, осененных сверхрабским трудом, белой гвардии в рыло кричащих будто жизнь они выжнут и выкуют, превратив в электричество пот темпом сил своих рук пролетарских, чтоб в бессили, вдруг распластавшись, объявить всему миру "Баста! ", – шире, глубже, но темпом эдаким они гнали в тупик всю страну, сотворивши товарные груды, именуя их просто "хлам", а, взглянув в сердце зеркала жизни, в поколениях создали шлак и нагар спекулянтов и выжиг, прохиндеев и мракобесов от распредов взметнувших всю жизнь до небес миллиардов долларов своесумочных банков мира и гремящих в субтильной радости в обслюнявленный воротничек о своих меценатских наклонностях за копейки скупивших страну. Где вы, гегемона наследники, вбивая свой глаз, злой и классовый бой задаете и яснеете ваши рабочие лица в лозунге пролетарском слиться в одно человечество? Не вы ли теперь, не переставая кланяться, берете из рук чаевые американца, имеете паспорта англичан, а на русское смотрите как на "афишу коза".

Не вы ли кричали в военном строе радостных демонстраций: "С партией в ногу! Держи без виляний шаг! "   

КВАДРАТУРА КРУГА II

Если максимы помогают выжить, то псалмы – это ткань жизни, неведомая неимущим света мудрости и света милосердия, а потому 22 псалом был для него насыщен све-том боговоплощения: "Аще и пойду посреди сени смертныя, – не убоюся зла, яко Ты со мною еси". Все разговоры философские, эстетические, нравственные, все эти худо-жественные собеседования таились как прошлое давно на дне его души, и он возвращался к этим воспоминаниям крайне редко, настолько редко, что и сам забыл, когда это было, поскольку сострадательная компонета его жизни го-дами и десятилетиями была налицо и скорее на память ему приходили слова старцев: "укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословлимы – ра-дуйтесь…". Все эти философские изыскания народа и ин-теллигенции канули в лету, и другие грозные признаки действительности, на первый взгляд, заслоняли собой ис-тины простые, теплые, от которых душа таяла и возносилась к реалиям не текущего круга ада, а одолевала тьму, страдание и безверие… Реалия жизни требовали действия и сопротивления. Сопротивление появлялось из самой структуры течения жизни, последовательности которой только, казалось, были обусловлены историческими событиями с картинами, наполненнными действующими лицами с их характерами и мыслями, обстоятельствами, требующими подвижек в самой сути жизни, и, тем не ме-нее, эти обстоятельства казались случайными, но, в ряде временных интервалов, приводили к фатальным последствиям. Казалось даже, что время просто было статистом и присутствовало как таковое в форме смен событий дня и ночи, смены фаз луны, а причины и следствия были даже лишь внутренней случайностью, – как будто тасовали колоду карт, в которой и сами карты выглядели статистами текущего бытия, причины и следствия оставались, стати-сты менялись. Но суть груза жизни оставалась прежней. Груз был полон страданий. И времени на это было напле-вать.