Хризантема - [98]
Мисако поведала священнику о своем визите в храм и о том, что успел сделать его помощник. Тэйсин с облегчением вздохнул, радуясь, что храм во время его болезни находится в надежных руках.
— Тэйсин-сан, — вдруг спросила Мисако, — зачем вы спали с открытым окном?
Лицо монаха вспыхнуло от крайнего смущения. Потом он по-детски улыбнулся.
— Я хотел измениться. В старину так воспитывали детей в самурайских семьях. Мне казалось, что это сделает меня сильнее.
— А урну спрятали в шкаф тоже поэтому?
Он покачал головой.
— Нет, просто хотел спрятать понадежнее. Теперь я понимаю, что совершил ошибку… Похоже, вся моя жизнь состоит из одних ошибок.
— Неправда! — запротестовала Мисако. — Вы очень многое делаете правильно. Мама очень хвалила ваши записи… Вспомните, какую важную информацию вы отыскали о погибшей девушке. Когда-нибудь благодаря вам мы сможем похоронить ее в могиле предков.
— Вы думаете, получится? — оживился монах.
— Во всяком случае, ваше открытие — большой шаг вперед. Вот выздоровеете и снова займетесь расследованием.
— По правде говоря, я не знаю, что делать дальше, — признался он.
— Сейчас вам прежде всего надо лечь и поспать, — мягко произнесла Мисако, — а чтобы вы больше не боялись моей матери, я пока заберу урну с собой в Токио. Займемся этим делом вместе, когда вы окончательно встанете на ноги.
— Хай, — почтительно кивнул монах, послушно укладываясь на подушку.
Мисако пожелала ему спокойной ночи и отправилась домой. Время ночных дежурств окончилось. Больной окончательно пошел на поправку.
25
Неприятности начались даже быстрее, чем могла предположить тетушка Тегути. Интервью Сатико было записано на пленку и еще только планировалось к показу, а один из операторов уже упомянул о нем в разговоре с репортершей какой-то бульварной газетенки. Девушка мечтала сама попасть на телевидение, но для этого нужна была сенсация, и она решила на всякий случай как следует покопаться в прошлом восходящей звезды модельного бизнеса. Охотнице до жареных фактов легко удалось проследить путь Сатико от скромной лавочки, торговавшей кимоно, до богатого ателье для иностранцев в Иокогаме. Впрочем, дела тетки Сатико с тех пор пошли под гору, и она была только рада лишнему поводу пожаловаться на заносчивую племянницу. Сентиментальная история о бедной полуграмотной крестьянке, принятой в дело из милости и отплатившей своим покровителям черной неблагодарностью, была за прошедшие годы отшлифована до блеска. Заканчивалась она тем, как наглая нищенка, сбежав от родственников искать счастья в Токио, скатилась, чего и следовало ожидать, на самое дно и стала обыкновенной уличной девкой.
— Прошу прощения, — возразила исследовательница грязного белья, — но госпожа Кимура — фигура очень известная в мире моды. Она даже говорит по-французски…
— Это я показала ей, как шить одежду, — перебила тетка, презрительно скривив губы, — а по-французски она выучилась лопотать в Париже, где была содержанкой у какого-то торговца.
Номер с «сенсацией» появился на прилавках за день до того, как должно было быть показано интервью. В тот вечер руководители программ долго совещались в задней комнате своего любимого ресторана и после принятого в изобилии сакэ решили все-таки пустить ролик, дополнив его телефонным комментарием героини сюжета по поводу статьи. Сатико согласилась, что так разрешить ситуацию будет легче всего.
Сатико хорошо подготовилась. Ее голос в телевизионных приемниках звучал четко и уверенно:
«Автор клеветнической статейки, о которой идет речь, — непорядочный человек. Мне нет нужды стыдиться своего прошлого, поскольку я всегда старалась поступать, как велит долг, даже находясь в самых трудных обстоятельствах.
Мой отец скончался, когда я была еще ребенком, он так до конца и не оправился от ран, полученных на войне. Мать умерла несколько лет спустя от голода и непосильной работы, которую на нее взваливали родственники мужа, в особенности невестка. Ей пришлось выдержать настоящий бой, чтобы я смогла хотя бы окончить школу, потому что они настаивали, чтобы я пошла работать с четырнадцати лет. Потом сестра матери, которая держала швейную мастерскую в Иокогаме, взяла меня к себе. Да, действительно, именно у нее я научилась основам ремесла, но была вынуждена работать чуть ли не круглые сутки и спать прямо в мастерской в ужасающих условиях. Я очень старалась и даже со временем обзавелась собственными клиентами, однако никаких шансов на профессиональный рост не имела. Меня ждала та же горькая участь, что постигла мою мать. Вот почему я в конце концов решила ехать в Токио, имея денег всего лишь на неделю пребывания в дешевой гостинице. На шестой день стало ясно, что на работу по специальности рассчитывать не приходится, молоденькую провинциалку соглашались взять разве что в ночной клуб…»
Голос Сатико дрогнул, и это была не нарочитая уловка, рассчитанная на сентиментальную аудиторию. Нахлынувшие воспоминания заставили ее глаза наполниться слезами. Глубоко вздохнув, она продолжала:
«К моему великому счастью, хозяйка ночного клуба оказалась очень великодушна. Скажу без преувеличения, что она отнеслась ко мне как к родной дочери, защищая от любых нечистых посягательств, и даже позволила в свободное время продолжать заниматься любимым делом. Как только появилась возможность, я бросила работу в ночном клубе и открыла собственное небольшое ателье… Что же касается Парижа, то все измышления по этому поводу — низкая ложь! Я никогда не была ни у кого на содержании, а уроки французского языка брала в Токио и платила преподавателям из собственного кармана».
