Хризантема - [5]

Дед Мисако присутствовал на обряде кремации как настоятель ближайшего к саду храма. Директор поведал ему историю находки, умолчав, правда, об анатомических подробностях, и попросил совета. Подумав, священник предложил перенести прах таинственной девушки в помещение за алтарем, где уже хранилось несколько урн, в основном с останками неопознанных жертв войны.

Директор охотно согласился и, пожертвовав солидную сумму в пользу храма, отбыл с легким сердцем. Теперь, почти через год после страшного наводнения, урна с прахом — ящичек, обернутый белым шелком, — должна была наконец обрести последнее упокоение на пыльных полках в окружении старинных потрескавшихся буддийских статуй. Раз в год, к празднику Обон, когда принято почитать мертвых, на полки ставят цветы и пищу, жгут благовония и читают молитвы. Безымянной душе не на что будет жаловаться.

Директора музея такой исход вполне устраивал, но пожилой настоятель никак не мог решиться и по-прежнему держал урну у себя. Он и сам не знал толком, почему не хочет расстаться с кремированными костями, неизвестно кому принадлежавшими, разве что… Память то и дело возвращалась к странному происшествию, которое случилось давным-давно, когда Мисако была еще совсем маленькой.

Сжав лицо в морщинистую маску, старик силился вспомнить точную дату. Сорок четвертый год… стояло жаркое лето. Он возвращался домой и увидел, что навстречу бежит внучка. Она часто играла в саду поместья с подругой, отец которой работал там смотрителем. По лицу девочки текли слезы, она выкрикивала на ходу:

— Дедушка! Иди скорее! Женщина… она упала в большой пруд! Я сама видела!

Подхватив внучку на руки, священник со всех ног бросился в сад. Совсем запыхавшись, у входа он увидел подругу внучки и ее отца, инвалида войны, подметавшего дорожку. Согнувшись почти вдвое, тот с трудом управлялся с короткой соломенной метелкой.

— Ее вытащили? — крикнул священник еще издалека.

Однорукий выпрямился, и на его лице отразилось смущение. Потом он бросил взгляд на Мисако и усмехнулся.

— Ваша внучка, похоже, решила пошутить. Мне она тоже сказала, но такого просто не могло случиться, иначе я бы обязательно увидел. Не слепой же я, в конце концов! Работаю здесь с самого утра, дети играют рядом… Да и в сад никто не входил, никаких женщин, совершенно точно.

Священник поставил Мисако перед собой на дорожку и, присев на корточки, строго взглянул ей в глаза.

— Ты сказала неправду, Мисако-тян?

Опустив голову, малышка пролепетала дрожащим голосом:

— Нет, дедушка, она упала в пруд, вон там, — и махнула рукой в сторону большого камня, образовывавшего узкий мостик.

— Может, ей привиделось? — предположил смотритель. — Моя дочь все время была с ней и ничего не видела. Они вместе рисовали рядом с бамбуковой рощей, и вдруг она стала кричать, что кто-то упал в пруд. Но кто? Там никого больше не было.

— Кто упал в пруд, Мисако-тян? — спросил дед.

— Девушка… молодая госпожа, — ответила она, размазывая слезы по щекам.

Девочка была явно расстроена и сильно утомлена. Под глазами ее обозначились темные круги, чего дед никогда раньше не замечал.

— Ты знаешь, кто она?

Мисако медленно покачала головой. Слезы продолжали капать, взгляд был жалкий и беспомощный.

— Никакой девушки не было, вообще никого! — упрямо твердил смотритель. — Можете не сомневаться. Ваша внучка, должно быть, заснула за рисованием и видела сон, или ей явилось привидение.

Священник повернулся к подружке.

— Скажи, Сатико-тян, ты видела сегодня в саду незнакомую госпожу?

Девочка, стесняясь, молча покачала головой.

— Понятно, — вздохнул он. — Значит, Мисако-тян и в самом деле увидела все во сне. В таком случае прошу прощения за беспокойство. — Он низко поклонился смотрителю и его дочери. — Мисако-тян, ты тоже должна извиниться. Ну же, скажи как положено!

Мисако обратила к нему долгий взгляд, потом поклонилась подружке и ее отцу.

— Гомен насаи, — произнесла она тихо.

— Ничего страшного, — ответил однорукий и добавил с нервным смешком: — Сон, просто сон, забудь о нем, Мисако-тян. Приходи завтра играть.

Случай произошел очень давно, однако был далеко не единственным. В то время Мисако, живя при храме, не раз странно себя вела. Дед понимал, что с ребенком не все в порядке, и даже обсуждал это со своей дочерью Кэйко, но шла война, и странности легко объяснялись нервным напряжением, общей слабостью и скудостью пищи. Да и поводов для беспокойства тогда было столько, что взрослым было не до чудачеств девочки.

После войны овдовевшая мать Мисако вышла замуж за врача, который после смерти жены остался один с двумя маленькими сыновьями. Девочка росла в новой семье в нескольких кварталах от храма, в доме для персонала частной клиники, и настоятель вспомнил о происшествии в саду лишь много лет спустя благодаря случайному разговору с дзэнским монахом.

Встретились они летом шестьдесят третьего года, когда дед Мисако посетил Киото. Монаха звали Кэнсё. Старому священнику еще не приходилось видеть человека столь огромного роста и вдобавок с такими пронзительными светлыми глазами. Стоял жаркий и невыносимо душный вечер, какими печально славится древняя японская столица. Четверо священнослужителей сидели на татами, глядя в сад и пытаясь поймать хотя бы легкое дуновение ветерка.