Хризантема - [31]

Стараясь собрать духовные силы, Мисако посылала зов в неизведанные пространства, отдавая, как могла, последние почести той жизни, что существовала прежде и окончилась здесь, на берегу. Возможно, та девушка жила поблизости, у нее были дом и близкие люди, которые так и не узнали, что произошло. Как, наверное, они горевали, когда она пропала! Теперь же от нее ничего не осталось, кроме пепла в урне да горстки костей на дне.

Глубоко погрузившись в свои мысли, Мисако чувствовала, как поток энергии течет от рук кверху, все выше и выше, через плечи к голове, и вновь низвергается водопадом, пронизывая будто жидким струящимся светом, излучая радужное сияние и заставляя дух отрываться от тела. Она больше не смотрела в спины священников, но парила в облаке благовоний, точно птица, глядя сверху вниз на алтарь, бритые головы молящихся и свою собственную, склоненную, с прической, стянутой черепаховым гребнем. Воздух вокруг звенел от песнопений.

В стороне, на мосту, кто-то был — девушка на коленях, возле кучки камней. Согнувшись, она перекладывала камень за камнем на лежавший рядом квадрат из темной материи. Встав на корточки, собрала концы ткани, с усилием закинула узел на спину, завязала на груди… Потом, помедлив немного, опрокинулась в воду.

Раздался оглушительный всплеск, от места падения кругами пошли темные волны, накатываясь на каменистый берег возле алтаря. Еще один всплеск — или это деревянный молоток снова обрушился на гонг? Песнопения смолкли.

— Наму Амида буцу, — произнес настоятель священную формулу, приподняв сложенные ладони. — Наму Амида буцу, — повторил он с низким поклоном в сторону алтаря, опершись руками на циновку. — Наму Амида буцу, — еще один поклон достался помощнику.

— Наму Амида буцу, — выговорил в свою очередь высокий монах, кланяясь в ответ Учителю, затем повернулся к Мисако, чтобы повторить поклон…

И тут в отлаженном ритуале произошел неожиданный сбой. Мисако никак не отреагировала на поклон: застыв неподвижно, она смотрела прямо перед собой, будто слепая. Сердце Кэнсё застучало — молодая женщина явно находилась в трансе. Монах напрягся, ожидая со страхом, что произойдет дальше.

Ни о чем не подозревая, старый священник возобновил чтение сутры: «Ис син те рай…» Снова прозвучал удар гонга, однако Мисако не шевельнулась, даже не моргнула. Кэнсё внимательно вглядывался в ее лицо, все то же милое личико, которым он накануне любовался, но в чем-то неуловимо изменившееся. Из-под знакомых густых бровей смотрели, казалось, совсем другие глаза, усталые, покрасневшие, отстраненные.

По телу молодой женщины пробежала дрожь. Тягучее пение наполняло ее сознание страстью и ритмом, медленно наращивая напряжение, как в кукольном представлении бунраку. Прежняя жизнь осталась там, внизу; теперь ею управляло какое-то непонятное темное существо, двигало руками и ногами, заставляло их дрожать, дергая за ниточки, словно у марионетки.

Старик наконец осознал, что молится один. Замедлив пение, он с недоумением обернулся. Не отрывая глаз от Мисако, Кэнсё тронул его за плечо.

— Продолжайте! — напряженно произнес он. — Что бы ни случилось, не прерывайте сутры.

Растерянно кивнув, старый священник неохотно подчинился. Дрожащим голосом он медленно выговаривал привычные слова, хотя смотрел только на внучку, не оборачиваясь к алтарю. Тем временем лицо Мисако последовательно, как в калейдоскопе, искажалось разными оттенками ужаса. Теперь черты ее изменились до неузнаваемости, рот с высунутым языком отчаянно хватал воздух. Старика охватила паника, он заторопился, выговаривая слова сбивчиво и почти неразборчиво, его собственное лицо, сморщившись от невероятного напряжения, превратилось в маску плачущего младенца. Сквозь его пение пробивался взволнованный голос Кэнсё, зовущий Мисако по имени. Все смешалось, происходящее было дико и непонятно.

— Нет, нет, так нельзя! Что случилось? — не выдержав, выкрикнул настоятель.

Мисако затряслась в судорогах, из ее уст вырвался болезненный стон. Старик в отчаянии протянул к внучке руки.

— Мисако-сан! Мисако-сан! — звал Кэнсё, нежно гладя девушку по щеке.

Другой рукой он сжимал плечо Учителя, стараясь успокоить его и удержать на расстоянии.

Снова застонав, она оттолкнула руку монаха. Изо рта ее потекла струйка слюны, из глаз брызнули слезы, пальцы вцепились в волосы, выдергивая из прически длинные пряди. Прозвучал еще один пронзительный душераздирающий вопль.

— Что случилось? — прохрипел старик.

Лицо его побагровело, он бросился к внучке, выкрикивая ее имя.

Вопль Мисако оборвался, она обмякла и опрокинулась навзничь, словно кукла. Дед оттолкнул монаха и, не удержавшись на ногах, упал на нее. Мисако больше ничего не видела, свет в ее глазах померк.

Смотритель, сидевший за завтраком с женой, вдруг наклонил голову набок.

— Что за шум? Вроде кричит кто-то?

Жена, не донеся палочками до рта маринованную сливу, прислушалась.

— Нет, ничего не слышу. — Она покачала головой. — Все тихо.

Он поднял руку, призывая к тишине.

— А я слышу. Крик такой, будто от боли.

— В саду никого нет, кроме монахов и женщины. Странно, — пожала она плечами, прожевывая сливу.