Христос с тысячью лиц - [31]

Первый путь был, несомненно, удобней и проще для бродячих пропагандистов, призванных просвещать и обращать евреев в синагогах. К их услугам были римские постоялые дворы и великолепная система дорог и морских перевозок. Второй путь был единственно возможный для вооруженных групп.

Именно верующие в Иисуса евреи «принесли христианство в Месопотамию и далее на восток, тем самым положив основание семитскому, арамейскоговорящему, сирийскому христианству», – писал еще в 1968 г. Жиль Киспель{121}. Более того, от Кумрана до Эдессы шла прямая линия{122}. «Традиция, связанная с Фомой, была древнейшей формой сирийского христианства»{123}.

Эта традиция проявлялась во многом. Прежде всего в самом оригинальном имени апостола, Иуда, которое сохранилось в эдесском христианстве, но исчезло в канонических Евангелиях. Проявлялось оно и в том, что именно «Евангелие от Фомы» сохранило в себе древнейшую форму, в которой в назорейской среде распостранялись слова Иисуса, – а именно, форму логой, коллекций изречений. Эта форма была чужда будущим ортодоксам, и они смогли адаптировать ее, только вставив гностические изречения Q в изобретенную Марком форму остросюжетного Евангелия{124}.

Даже самые осторожные исследователи вынуждены признать, что «сирийское христианство долго сохраняло некоторые черты, которые могут быть объяснены происхождением из совершенно еврейского вида христианства»{125}.

Это касалось и его аскетизма, и его терминологии, и даже его архитектуры. Так, многие ранние сирийские церкви имели в центре своем возвышение, называемое бема, которое явно было позаимствовано из синагоги{126}.

«Можно иногда только изумляться, – пишет Киспель, – как не могли более ранние поколения видеть то, что мы сейчас видим так ясно»{127}.

На самом деле ничего изумительного в этом нет. Наличие за пределами империи огромных и разнообразных пластов не-павловского и анти-павловского христианства противоречили главному тезису классической библеистики – о маленьком незаметном пророке Иисусе, который был обязан своей посмертной славой исключительно «второму основателю» христианства Павлу.

Нога Павла ни разу не ступала за пределы империи, и это было естественно. Даже внутри нее он постоянно подвергался нападениям со стороны ревностных иудеев, которые чуть не забили его до смерти в Листре и в Фессалониках, напали на него в Иерусалиме, послали сорок каких-то мрачных террористов, поклявшихся ни пить, ни есть, пока не убьют Павла. Только постоянное сотрудничество с римскими властями – с проконсулом Сергием на Кипре, с неназванным «тысяченачальником» в Иерусалиме и прокуратором Антонием Феликсом в Кесарии – спасло Павла от этих страшных сикариев.

Римские власти были крайне заинтересованы в месседже Павла, вносившем раскол в ряды воинствующих милленаристов. Что же касается самого Павла, то он был заинтересован как минимум в выживании. Особенно если учесть, что вражда Симона Волхва с Иаковом, братом Господним, носила не только теологический, но прежде всего личный характер. Ведь если верить «Псевдоклиментинам», то Павел/Симон Волхв был тот человек, который физически напал на Иакова Праведника на ступенях Иерусалимского храма, столкнул его со ступеней вниз и сломал ему ногу. Вряд ли Иаков Праведник хорошо после этого относился к Павлу.

За пределами империи действительно не было христианства. Зато за ее пределами были назореи. «Очень вероятно, – писал Барнард еще в 1968 г., что христианство зародилось в Эдессе в еврейской среде, которая имела тесные связи с палестинскими сектантами, и что самые ранние обращенные были, по большинству, евреи»{128}. В переводе с языка велеречивых эвфемизмов на реальный исторический процесс это значит: «милленаристы, веровавшие в Иисуса, бежали через набатейскую пустыню, перешли Евфрат и основали в Эдессе свои общины».

Среди этих общин очень рано сложилась легенда, что их глава, апостол Иуда по прозвищу Близнец, обратил в свою веру царя Эдессы Абгара.

Эта легенда ставила ортодоксов в очень сложное положение. Ведь само прозвище «Близнец» ярко свидетельствовало о гностическом характере самых ранних разновидностей эдесской веры. Все последующие богомерзкие гностические практики, все разговоры о превращении человека в бога, о духовных близнецах, все призывы «Од Соломона» «надеть на себя» любовь бога{129} и найти его, «как любовник возлюбленного»{130}, все рассказы мессалиан о том, что «душа должна чувствовать то же при слиянии с Божественным Женихом, что женщина при совокуплении с мужем»{131}, восходили к единому общему предку – к прозвищу апостола Иуды, претендовавшему на то, что он является новым воплощением и духовным близнецом Христа.

Как связаны между собой ранняя эдесская легенда об обращении эдесского царя Абгара апостолом Иудой Фомой и история Иосифа Флавия об обращении адиабенской царицы Елены в иудаизм?

Конечно, безопасней всего предположить, что первая история не имеет никаких корней в реальности. Она была просто выдумана ортодоксами в IV в. н. э., как полагал великий Вальтер Бауэр{132}, или родилась из полемики ортодоксов с манихеями в III в. н. э.