Христофор Колумб - [7]

Таков был Диего, плывший теперь с Колумбом и с не вполне искреннею почтительностью взиравший на командорский мостик, святая святых судна, где неустанно шагал адмирал. Что ж, в данную минуту он был всех сильнее (проклятый итальянец!), и самое лучшее подчиняться ему, если хочешь выйти целым и невредимым из всей этой передряги. Пороховой груз в трюме «Санта– Марии» не таил большей опасности взрыва, чем душа Диего: сера, уголь и селитра, кое-как смешанные, прикрывали адскую бездну, и достаточно было одной горящей искры… А искра эта тлела в кабильских глазах Диего.

Адмирал со своей стороны отличался властным взглядом укротителя, и в этом было его преимущество перед командой.

Пережив все горькие впечатления, вынесенные из Португалии, он шагает по узкому мостику еще быстрее и поворачивает еще круче, припоминая годы, проведенные в Испании. Ноздри его раздуваются от негодования. Восемь лет болтовни! Сколько башмаков износил он, слоняясь за королевскою четою в толпе искателей милостей, лакеев и паразитов. Сколько выпало на его долю глупых улыбок, расползавшихся по лицам дуралеев при виде его или при упоминании о нем – о Колумбе, чудаке! Даже ребятишки кричали ему вслед, когда он проходил по улице! А совет мудрецов в Саламанке, которому было поручено рассмотреть его план! Отсрочки, надежды и разочарования, то вверх, то вниз, бедность, бесприютность, ненадежность и толстокожесть высоких покровителей, долгие, долгие тяжкие скитания, во время которых он узнал все муки нищенства. Начинать каждый день с пламенем великого решения в груди, быть готовым ринуться вперед, к цели, и – изо дня в день только сильнее убеждаться в ничтожестве человеческом, изо дня в день, из года в год, годами, годами! А последний тяжелый этап, когда он, отчаявшись во всех своих надеждах, ушел из Кордовы вместе с маленьким сыном, собираясь совсем покинуть пределы Испании, пришел в монастырь около Палоса, монастырь Санта– Марии Ла-Рабиды, и попросил Христа ради кусок хлеба, впервые в жизни с ужасом чувствуя себя стариком. И только тогда счастье обернулось к нему лицом, – он сдвинулся с мертвой точки. Но никогда не забудет он, никогда не простит того, что почувствовал, принимая дрожащею рукою подаяние для себя и своего ребенка и говоря себе: так дрожат руки у стариков!..

Снова стоит адмирал неподвижно на мостике, и Диего, украдкою покосившись на него, содрогается, – так он страшен, этот высокий, мощный, седой человек. Не чудится ли ему что-нибудь? Может быть, он заклинает злых духов? Иначе, почему же он такой страшный? И Диего торопится шмыгнуть, спрятаться куда– нибудь, где бы «дурной» глаз не мог упасть на него; крестится старательно большим крестом со лба на грудь, с левого плеча на правое: Madre[5] – шепчет он, весь позеленев от страха. Этот великан там наверху… кто знает, с какими силами он водится?!

В течение следующих дней, на пути к Канарским островам, где им предстоит чиниться весь конец августа и начало сентября, настроение команды понемногу улучшается, становится менее напряженным. Что ж, пока что они еще в знакомом мире, и нельзя же чувствовать себя несчастными изо дня в день, из недели в неделю подряд! Диего, вспомнив забытые было песни, изливает сердце в страстных, грудных звуках, он полон сладких речей и слов, как же них—тысячи желаний, и все свободное время – а его больше, чем нужно, благодаря прекрасной тихой погоде – играет на палубе в кости, вытряхивает из стакана вероломные костяшки и зорко следит—сколько очков выкинул, сам похожий головою и лицом на костяшку о пяти очках. Играют не впустую: деньги и ценности, имеющиеся у команды, то и дело меняют хозяев, переходят от одного Диего к другому и опять обратно, по нескольку раз. То тот, то другой оказывается то богачом, обладателем всего движимого имущества команды, предметом всеобщего подобострастного восхищения, то опять нищим, но к кому бы ни перешло добро, оно, как говорится, остается в семье. Игра ведется горячо, иногда не без опасности для жизни и целости разных частей тела; кровь вскипает, Диего возмущается до глубины души, когда ему не везет; он ставит на кон все, что имеет, проигрывается в конце концов до рубашки, и видно, как он шевелит губами, давая Деве Марии обеты, если она ему поможет; а когда все-таки проиграет, – срывает с себя рубашку и хватается за образок с проклятием, которого нельзя повторить. Последней ставкой служит самый образок; когда же проигран и он, Диего, голый язычник, ставит на карту свои волосы, свою жизнь, невесту, свою долю в царстве небесном, все, что угодно, пока счастье снова не обернется к нему лицом!

На следующий день Диего может отыграть все свои собственные вещи и выиграть немалое количество чужих. Для разнообразия играют и в карты – кто умеет; для этого нужно уметь считать побольше. Не знающие счета матросы довольствуются ролью зрителей; многочисленный кружок профанов с интересом следит за несколькими чародеями, которые сидят на палубе в центре кружка, поджав под себя голые ноги, и колдуют; каждый держит в руке веер из карт с апокалипсическими пестрыми фигурами. Колода карт – это книга счастья, и нельзя перелистывать ее без волнения; возникают недоразумения, игроки пронизывают друг друга подозрительными взглядами, яростно тычут в палубу пальцами, зловеще кивают и снова тасуют карты и снова сдают одну за другою, пристукивая кулаком по палубе, словно кузнец тяжелым молотом, и приговаривая: Spadlie, Basta, Ponto!.. Партнер уничтожен! Морщат лбы, задумываются, швыряют сразу все карты и передвигают червонцы из одной кучки в другую; все это непонятно для непосвященных в премудрость, которые сидят и только дивятся: и как это все умещается у них в голове?! С карточными фигурами все знакомы: это ландскнехты, короли и дамы – прелестные и единственные на корабле, увы! Диего бурно прижимает одну карту к своей груди обеими руками, нежно ласкает; это дама червей – дама сердечной масти. Ох… да, да!