Христианство и перевоплощение - [4]

Развивающееся затем христианское «учение» следует понимать только как дальнейшее раскрытие этого указания на основополагающий факт. Это нечто существенно иное, нежели провозвестие какого-либо учения, преподносящего всеохватный свод вневременных истин о Боге, мире и человеке. Такое миропонимание претендует на то, чтобы стать зримой тканью вечных истин, вне зависимости от того, кто их возвестил. Будда оставил своим ученикам указание, что после его кончины проводником их станет его учение. Смысл самой личности Будды заключался лишь в том, чтобы явить людям некую истину, которая существует сама по себе. Если бы христианство было только религиозно-этическим учением, его истины, наверное, тоже могли бы обособиться от их провозвестника. Но в христианстве речь идет о чем-то совершенно ином. Тут дело не в том, чтобы преподнести не-. кую истину, которая существует сама по себе, но ускользнула, быть может, из сознания человека или до сих пор не открыта. Скорее, тут указывается, что к предшествующему состоянию мира добавилось нечто абсолютно новое, не существовавшее до тех пор как фактор реальности.

Почему же, однако, к факту необходимо добавить «учение» в форме указания на происшедшее? Разве самого факта недостаточно?

Первые христиане с величайшей интенсивностью переживали в ощущении, что благодаря соответствующему внутреннему настрою возможно соприкоснуться с «силой» этого факта, позволяя волнам его энергии захватить себя, с тем чтобы стать «во Христе» «новой тварью» (2 Кор. 5:17). Но эти целительные воздействия — из деяния Спасения проистекающие — не захватывают человека автоматически. Они не навязывают себя, человек должен им открыться. Однако для того, чтобы люди могли открыться, необходим прежде всего доступ к их сознанию. Спасение, можно сказать, провидчески осуществляется таким образом, что никакого насилия над свободой человека не происходит. На пути через сознание, обращенное к этому факту, может зародиться готовность открыться ему, «впустить» его в собственное существо.

Итак, в христианстве «учение» следует за фактом, пытаясь постичь случившееся — в обоих смыслах этого слова, т. е. дойти до него сознанием и усвоить. Непосредственно во время свершения Великой Мистерии не было и речи о том, чтобы ученики вполне осознанно участвовали в происходящем. Здесь еще справедливы слова, сказанные Христом Петру при омовении ног ученикам: «Что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после» (Ин. 13:7). Это движение сознания вдогонку, «после» случившегося, — вопрос роста, развития. Святой Дух, который в прощальной речи Иисуса назван у Иоанна «Pafaklet» (Ин. 15:26), «Утешитель, отвечающий на зов», «утешающий» через расширение сознания, — святой Дух будет наставлять в грядущем на всякую истину (Ин; 16:13), он будет учить всему, он будет напоминать слова Иисуса (Ин. 14:26), он будет «прославлять» Христа, т. е. возвещать о Нем, все более проливая на Него свет познания (Ин. 16:14). В грядущем он будет учить также и тому, что ученики теперь еще не могут вместить (Ин. 16:12). Этому расширению сознания, открывающемуся навстречу Спасению, не ставится, таким образом, никаких пределов. Новый Завет, говоря словами Новалиса, «нигде не объявлял себя завершенным»… правда, что касается Откровения, то в пользу его завершенности нередко приводят как аргумент заключительные стихи, в которых предупреждается, что никто не должен «прилагать» к словам или «отнимать» от слов сей книги (Откр. 22? 18, 19). Но это относится в самом узком смысле к словам «пророчества книги сей», т. е. Апокалипсиса, вдохновенный текст которого необходимо защитить такой канонизирующей. формулой. Когда речь идет о Спасительном деянии, о существе Христа, христианское сознание принципиально открыто для расширения.

Поэтому богословию не стоит уклоняться от возможностей сверхчувственного познания, предлагаемого антропософией, по той только причине, что такое познание выходит за рамки содержания Нового Завета. Находятся ли соответствующие свидетельства антропософии в плоскости принципиально возможного для христианства «расширения сознания» или нет, в каждом отдельном случае нужно еще разбираться. Но сразу отметать образ мира, включающий в себя сверхчувственное начало, нельзя еще и потому, что понимание Нового Завета совершенно невозможно без спиритуального предчувствия. Новый Завет, как мы видели, не содержит завершенной мировоззренческой системы как таковой. Однако он заведомо предполагает для этой эпохи определенное мировоззрение. К примеру, апостол Павел упоминает о «третьем небе» (2 Кор. 12:2). Но ведь отсюда вытекает, что есть «первое» и «второе» небо, хотя об этом в Новом Завете нет более ни слова. Не было нужды специально сообщать тогдашнему читателю некоторые общеизвестные — представления в виде систематизированного знания. Павел порою упоминает обозначения, касающиеся чинов ангельских иерархий, хотя Новый Завет и не содержит соответствующего учения. Все знали, о чем идет речь. В эпоху материализма этой органично заложенной в основу Нового Завета картине мира с небесами, с ангелами и демонами, с царством мертвых было отказано в доверии. «Трехступенный» образ мира высмеивают как устаревший и стараются «демифологизировать» Новый Завет. Но если смотреть на Новый Завет с позиций материалистического мировоззрения, то все его содержание безнадежно рассыпается. Антропософия, вполне усвоив подлинные достижения современного естествознания, сверх того по-новому проникла в сферы, которые можно бы назвать «забытыми областями человеческого сознания», оказалась способна правильно увидеть библейскую картину мира. «Мифологический», образный язык обнаруживает свою точность, когда признается функциональность иных, неведомых интеллекту видов сознания. Чтобы лучше понять Библию, богословие с огромным прилежанием накопило бесконечное количество материалов как свидетельств «знания дела». Но ведь сюда относится и знание о том, что четко описано в антропософии как высшие формы сознания.