Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах - [55]

Так вернёмся же к миру атеиста, который якобы зажмуривается перед реальностью. Этот мир Сергею Алексеевичу представляется ужасом абсурда, гробом. Тут налицо смешение понятий. Дело в том, что мир атеиста, естественно, предназначен для атеиста. И если Сергей Алексеевич чувствует себя в нём неуютно, жутко, то только потому, что он не атеист. Но это не значит, что мир атеиста жуток имманентно (это всё та же ошибка Сергея Алексеевича — привычка к абсолютизации понятий). Поясню аналогией. Многие положения христианской догматики, христианского предания неверующему могут показаться смешными, нелепыми (например, насыщение пятью рыбами и пятью хлебами, да и само непорочное зачатие). Однако хорош бы я был, если бы на основании этого стал называть мир христианина смешным и нелепым! Я-то ведь понимаю, что в мире христианина надо быть христианином и его глазами воспринимать этот мир. Почему этого не понимает Сергей Алексеевич? Он-то рассуждает не о мире атеиста, а о впечатлениях христианина в мире атеиста!!! А это далеко не то же самое!

Христианин, услышав что вечной жизни нет, приходит в ужас и решает, что «все дозволено». Атеист принимает это как должное и принимает решение жить в этом мире и жить достойно, делая все максимально возможное. Маленькая аналогия. Один постоялец гостиницы, понимая, что через несколько дней ему уезжать, начинает свинствовать, пачкать пол и стены, ложиться в сапогах на кровать и т. д. Чего там, всё равно мне тут не жить, «все дозволено». Другой же — живет так, как положено жить человеку, потому что ему, независимо от того, свой ли это дом или временный, — самому противно жить в грязи и свинстве. Он даже временно не может жить непорядочно. В этом разница между карамазовской позицией и позицией атеиста.

Сергеей Алексеевич ставит в заслугу христианству то, что оно ставит «вечные вопросы» и перечисляет список этих вопросов-тайн. Ему кажется, что уже поставив эти вопросы — он на них отвечает. То же искреннее непонимание того, что истинность ответа надо ещё доказать и желаемое ещё не есть действительное. Этот же волюнтаристский принцип проявляется и в «вопросе о Шекспире». В ответ на моё замечание, что едва ли можно сказать, что Шекспир получил лопух на могиле, он приводит слова некоего лица, якобы остроумно заметившего, что неизвестно, согласился ли бы Шекспир на такое атеистическое бессмертие. Остроумцу я ответил бы, что, к счастью или несчастью, но результат не зависит от субъективного желания даже такого великого человека как Шекспир. Ну, пусть не согласился бы он? Что изменилось бы?

Ещё к вопросу о Шекспире. Мне очень жаль, что моё высказывание о вечной жизни Шекспира Сергей Алексеевич понял так, что, мол, будет он жить в игре актеров. Зачем же так плоско представлять дело? Не в игре актеров жив Шекспир, а в каждом из нас в отдельности и во всём нашем мире в целом. После него мир уже не может быть тем, что до него. Любовь каждой девочки — это в чём-то непременно ещё и любовь Джульетты, сомнения каждого юноши — это в чём-то уже и сомнения Гамлета, горе каждого отца — это и горе Лира. Вот что важно! Шекспир творил и нас — меня, тебя, Сергея Алексеевича, любого другого, даже если он сам этого не сознаёт. И здесь нет никакого культа гениев, как заметил кто-то из друзей Сергея Алексеевича. Шекспир взят лишь как общепонятный пример. Но в творение мира любой из нас вносит свой вклад. Я, например, убеждён, что через полсотни лет и самоё имя мое сотрётся, но хочу жить так, чтобы получить право думать, что в создание нашего прекрасного мира и я внес свой посильный вклад. А имя? — в имени ли дело?! Разумеется, хочется, чтобы тебя помнили, но это уже на втором месте, а не на первом. Иначе каждый стремился бы к славе Герострата.

Сергея Алексеевича и его друзей продолжает поражать, что же лежит в основе нравственности материалиста, атеиста. Вот, например, один из них пишет: «Из материализма не вытекает ни учения о ценности личности, ни этики самоотвержения и любви». «Этика вытекает из сознания и ощущения, что есть иные, нежели природные законы жизни»… Другому кажется, что «наша совесть говорит нам из таинственной глубины, и объяснять её методом проб и ошибок — это какое-то недоразумение».

Боюсь, что все такие высказывания основаны лишь на неосведомленности. Постараюсь объяснить, что я хотел сказать, и показать ошибку таких высказываний. Но прежде я хотел бы заметить, что в таком испуганно-недоверчивом отношении к попыткам естествознания познать человеческие проблемы религия не одинока. Я уже как-то отмечал это поразительное сходство мышления людей, которые должны были бы, казалось, принадлежать к разным лагерям.

Вот, например, в последнем номере «Вопросов истории» некий Козлов[20], решил, наконец, подвергнуть разносной критике всю биолого-географическую концепцию этнической истории, развиваемую у нас Л. Гумилевым. И вот, пожалуйста: «Обращение к естественным наукам в целях историко-социологических построений полно опасностей для тех наших учёных, которые недостаточно глубоко усвоили исторический материализм». Полно опасностей… А акад. Петровский в «Литературной газете»