Христианское человеколюбие. В чем его смысл? - [13]

Но церковь обращается с призывом «любить врагов» не к абстрактным (ибо таких в природе нет), а к конкретным людям, к своим нынешним и вероятным приверженцам и при этом, безусловно, рассчитывает на успех. Значит, предполагает наличие у верующих такой психологической настроенности, таких нравственных принципов, которые являются благодатной почвой для взращивания идей абстрактного человеколюбия. Этой почвой является безусловная вера в бога как существо абсолютно всемогущее и надежда на посмертное спасение через уподобление божеству, строгое следование его заповедям. Важнейшим условием спасения христианство изначально объявило чувство вины перед богом, признание собственной греховности. Согласно религиозному учению, все люди от рождения греховны и собственными силами неспособны освободиться от греха. Но бог, в силу великой любви к людям, послал на землю своего сына ради искупления грехов человеческих. Христос стал страдальцем за всех — за иудеев и неиудеев, за богатых и бедных, за добрых и злых. И все, уверовавшие в Христа, могут обрести спасение.

Характеризуя эту идею, Фридрих Энгельс писал: «…Христианство затронуло струну, которая должна была найти отклик в бесчисленных сердцах. На все жалобы по поводу тяжелых времен и по поводу всеобщей материальной и моральной нищеты христианское сознание греховности отвечало: да, это так, и иначе быть не может; в испорченности мира виноват ты, виноваты все вы, твоя и ваша собственная внутренняя испорченность! И где бы нашелся человек, который мог бы это отрицать? Меа culpa! (Моя вина. — Ред.). Ни один человек не мог отказаться от признания за собой части вины в общем несчастье, и признание это стало теперь предпосылкой духовного спасения…»[41]

Идея всеобщей греховности остается важнейшей в христианстве и поныне. Из нее легко выводится идея всепрощения. Согласно учению христианства, каждый человек должен видеть в себе бездну грехов, считать себя худшим из всех грешников и ощущать свой неоплатный долг перед богом. «И что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мат. 7, 3). Поэтому только прощая другим их согрешения, каковы бы они ни были по своей тяжести, можно заслужить прощение собственных грехов, без чего нет спасения. «Чувство ответственности перед богом, сознание вины смягчает сердца и сообщает им решимость найти пути к сердцу недруга и помочь ему»[42], — пишет православный проповедник.

Но такая всепрощающая любовь, по учению христианства, «рождается только в обновленном существе»[43], т. е. у человека не просто верующего, но перестроившего весь свой внутренний мир в религиозном духе, умершего для мира и мирских интересов и «возрожденного во Христе». По словам католического богослова Генри де Любака, человеку «нужно себя потерять, чтобы себя найти»[44]. Это значит, что человек должен умереть для себя, для своих страстей, а жить только для бога и найти себя в нем. Такой «возрожденный» верующий, «потерявший себя», осознавший свою греховность, свою порочность, свое ничтожество, наконец, отказывается от собственного «я» и всецело полагается на бога и на его любовь к себе. Он проникается уверенностью в собственном спасении и в знак благодарности богу и как залог его любви к себе распространяет любовь на всех людей как на творения божьи.

Человек, который строит жизнь в расчете на ее конечный мистический результат — спасение после смерти, теряет интерес к окружающему миру, самоотрешается от него, воспринимает его не как естественную и единственную среду для самовыявления и ощущения полноты жизни, а как неизбежный фактор, лишь отвлекающий от спасения. Душевный настрой подобного «возрожденного во Христе» человека отчетливо выражен в следующих строках баптистского стихотворения:

Хоть на земле я еще нахожусь,

Ей я чужой!

Но я к небесному миру стремлюсь,

Жажду покой!

Скоро ль наступит кончина моя,

Жизнь мне прервет?

В свете блаженства удел для меня

Скоро ль придет?

Поэтому он воспринимает антиподы реальной жизни не в их абсолютной несовместимости (добро и зло, разбойник и его жертва, товарищ и враг), а в их общей принадлежности к «миру божьему», в силу чего они в одинаковой мере достойны любви.

Но это уже вовсе не любовь в человеческом понимании слова. Она чужда подлинной заботы о благе самого человека. Ее главной целью оказывается вовсе не человек, а опять-таки бог, во имя которого только и следует любить «ненавидящих». За такой любовью скрыто равнодушие к тому, на кого она формально направлена. «Если наш враг не позволит победить себя любовью, пренебрегая предлагаемой ему помощью, — разъясняет один из руководящих деятелей церкви евангельских христиан-баптистов Р. Вызу, — то он погибнет в своем зле и ненависти. В таком случае мы за него не отвечаем»[45].

Таким образом, главной здесь оказывается собственная настроенность верующего, его готовность проявить любовь к врагу, а не забота о самом враге, не стремление победить в нем злое начало, превратить подлеца в благородного человека, убийцу в альтруиста. Как говорил один из проповедников красненской баптистской общины Молодечненского района: «Будем любить по заповеди Христа, а как кто судить будет о нас, как кто отнесется к нашей любви, не наше дело. Это дело господа».