Христианский квартал - [28]

  Какого же, собственно, тебя это мучает, а их нет? Они что, лучше, что ли? Вот Герберт 800 человек в расход пустил и сидит себе шилу спокойненько хлещет. Ты хоть на Ктаке приказ выполнял, а Пирс сегодня сам разорвал на куски десятка с два детей - и ничего. Ис-покойничек, тот ведь вообще зверем был - и ни даже малейших шевелений совести. А Эдмонд, насильник и мародёр, ещё делает вид, будто самый чистый! Почему же ты не можешь спокойно сидеть как они? Верно это всё от книг. Надо было меньше читать. Мерзкие пучки измаранной бумаги, чтоб они все сгорели!!!

  - Это Пирс убил детей? - вдруг тихо спрашивает, поднеся руку к лицу, Аманд.

  - Что? - ты аж подскакиваешь на месте.

  - В здании никого не было, но видно было, что покинули его перед ударом. Значит, далеко уйти не могли. После боя ты и Пирс пошли в аллею, там потом рвануло. Вернулись вы порознь. На тебе лица не было. Будь это маты, ты б не нервничал. Но ты-то вряд ли бы сделал без приказа. Значит, Пирс?

  Аманд берёт стакан с остатками шилы и допивает.

  - Кто ещё знает? - тихо спрашиваешь ты.

  Аманд медленно поворачивается к тебе, ваши взгляды встречаются:

  - Все.

  Ты усмехаешься и качаешь головой. Тягучая мутная волна опьянения возвращается. На душе вдруг почему-то становится муторно и скверно, будто кто-то плюнул.

  - Ох, друзья мои, - говорит Герберт, опустошив стакан, - что-то вы прям будто гнушаетесь мной - за год ни разу не пригласили на выпивку.

  - Да нет, что ты, Герберт... - вяло начинает Ларсон.

  - А это потому, Герберт, - перебивая Ларсона, неожиданно отвечаешь ты, - что ты скотина. Мерзкая, подлая скотина.

  - Почему же это я - мерзкая подлая скотина? - помолчав, добродушно спрашивает Герберт. Пирс и Ларсон делают тебе знаки прекратить разговор. Но тебе наплевать.

  - Потому, Герберт, - медленно, словно передразнивая его, отвечаешь ты, - что ты не свой, не наш. Вот сейчас ты сидишь с нами, трепешься, шилу пьёшь, а завтра прикажут тебе нас расстрелять, и расстреляешь - без капли жалости. Не так ли?

  - Так. - отвечает, смеясь, Герберт.

  Недобро он как-то смеётся. Сам вроде скалится, а глаза холодные, злые. Но тебе плевать. Смеясь (отчего-то становится вдруг очень смешно), ты продолжаешь:

  - Да тебе, Герберт, если прикажут, ты, поди, и себя прикончишь, а? Без капли жалости?

  - Всяко может быть.

  Только вы с Гербертом улыбаетесь, остальным не до смеха - ишь как зыркают, напряглись...

  - Ребята, давайте-ка лучше выпьем. - говорит Пирс, поднося бутылку к стакану Герберта, но тот останавливает её рукой и наклоняется в твою сторону. Ты замечаешь, как Пирс взглядом делает знак Кларку, чтобы они с Эдмондом сдерживали Герберта, когда начнётся драка. Кларк еле заметно кивает. Тебя, видимо, Пирс и Аманд возьмут на себя. Ты усмехаешься - дураки.

  - Правду ты сказал, друг мой. Однако ответь-ка мне, - Герберт называет тебя по имени, - а ты меня, если прикажут, разве не пустишь в расход-то?

  - Пущу. - ехидно ухмыляешься ты.

  - Тогда и ты, получается, скотина?

  - Нет, я - человек. Потому что мне тебя будет жалко.

  - Да неужели? - теперь смеётся Герберт.

  - Да-да. - заверяешь ты.

  - А что мне с этой жалости твоей, а?

  - Не знаю.

  Ты смотришь в окно. Солнце уже опустилось за горизонт. Последние лучи высвечивают маленький золотой куполок церкви. От серого заката осталась лишь узенькая полоска вдалеке. Сумерки спустились на гарнизон.

  - Не знаю, - повторяешь ты, - но пока хоть капля жалости есть во мне - я человек.

  Герберт вздыхает:

  - Чисто проповедник... Ну а сегодня, скажем, пулемётчика-мата тебе жаль было? Только честно.

  - Нет.

  - А Виктора нашего, а? Только честно.

  - Нет.

  - Ха! Так кого ж тебе жаль?

  Ты молчишь.

  - Детей жаль. - Краем глаза ты видишь, как Пирс хмурится и бросает на тебя короткий взгляд исподлобья и все за столом вроде как напряглись.

  - Каких детей? - не понимает Герберт.

  - Да ему несколько лет кучу «мирников» пришлось порешить на усмирении. -скороговоркой выговаривает Эдмонд. Мерзавец. Откуда он это знает? Ах да, ты ведь сам когда-то навеселе орал об этом на весь бар. Досада.

  Кларк наливает себе в стакан шилу. Парень из "Альфы" зевает и чешет затылок. Ларсон равнодушно смотрит в окно. Пирс не сводит с тебя тяжёлого взгляда.

  - А, не жалей! - Герберт улыбается, - Я вот восемьсот штук порешил, и не жалею! Они враги. Все враги, и нет ни детей, ни женщин, ни стариков. Настоящий воин всегда прав. Запомни это, и расслабь голову. Знаешь, когда я ещё майором ходил, нам как-то попался один мат-снайпер. На прикладе его винтовки было 17 зарубок - очень даже неплохо. Угадай-ка, сколько ему было лет? Ни за что не догадаешься. Десять. Тихий такой, грязный мальчонка, таскался всюду со школьным рюкзачком - кому какое до него дело. А в рюкзачке-то - разобранная снайперка и два рожка патрон. - Герберт наклоняется и, глядя тебе в глаза, чеканит: - Я его собственноручно удушил. - немного молчит, - Если хочешь победить - забудь о жалости.

  Молчание за столом.

  - Понимаешь, - Герберт называет тебя по имени и наклоняется ещё ближе, так видно даже, как подрагивает его левое веко, - у человека должна быть устойчивая система координат. Тогда его жизнь будет осмысленна. И не только жизнь, но и смерть - если он, исходя из этой системы, примет её. А ежели таковой системы у человека нет, то он долго, во всяком случае, здесь, не протянет. Не знаю, кто так устроил, но у человека всё должно быть осмысленно - только в этом случае он останется человеком, а не из-за какой-то телячьей жалости.