Христианский квартал - [25]

  - Чего стоишь, дурак? - кричишь ты, - За ноги бери!

  Новичок вздрагивает и медленно нагибается. Вы переваливаете труп на носилки, поднимаете. Ты идёшь впереди, приближаясь к вертоплану...

  2.

  Полутёмная гарнизонная церковь. Отпевание. Яркие косые лучи из узких окон полосами высвечивают стоящие в ряд гробы. Десять. Четыре погибших у "Гаммы", два у "Альфы", один у вас (голубоглазый парень), и три легионера.

  Небольшой солдатский хор затягивает ирмосы покаянного канона. Отец Евлогий взмахивает кадилом. Тебе нравится отпевание. Красивая служба.

  "Упокой, Господи, души усопших раб Твоих" - поёт отец Евлогий. Солдаты крестятся. "Упокой, Господи, души усопших раб Твоих" - вторит хор. "Слава Отцу и Сыну и Святому Духу" - возглашает священник. Ты механически крестишься. "И ныне и присно и во веки веков. Аминь" - поёт хор. Ты кланяешься.

  Заупокойная ектенья.

  Отец Евлогий произносит имена погибших, читая по бумажке. Шёпотом про себя ты произносишь имена матери, отца, брата, Иса, Атта и других. Жаль, запамятовал имя голубоглазого... Интересно, как ему сейчас там? Когда-нибудь и ты будешь лежать вот так посреди церкви, и твоё имя отец Евлогий прочитает по бумажке. Или отец Пётр. Но лучше бы отец Евлогий.

  Батюшка возглашает вечную память. Не удержившись, тоже начинаешь петь: "Ве-чна-я па-а-мя-а-ать...". Поют все, даже Пирс - рваным тенором за твоей спиной. Слева басит, не попадая в ноты, Герберт. "Души их во благих водворя-а-а-а-тся, и память их в ро-о-од и род".

  Служба кончилась. Как быстро! Отец Евлогий вешает кадило на подсвечник и выходит «сказать слово», миряне обступают его. У отца Евлогия проповеди короткие и яркие, а у отца Петра наоборот, длинные и нудные. Ты вслушиваешься в слабый голос отца Евлогия, и одобрительно киваешь - ни слова о войне. Отец Евлогий понимает.

  Последние слова проповеди. Священник кланяется мирянам. Ты вместе со всеми кланяешься ему в ответ. Все начинают расходиться. Кто-то из легионеров подходит к отцу Евлогию, спрашивает о чём-то.

  Ты направляешься к выходу и по привычке задерживаешься у небольшого лотка. Ты всегда возле него останавливаешься, хотя ни разу ещё ничего, кроме свечек, не покупал. Не зная, зачем, скользишь взглядом по давно известным названиям брошюрок: "Иже во святых отца нашего Феофора Марсианского слова поучительные"; "Ганимедский патерик"; "Молитвослов"... Дальше лежат свечи - за одну, три и пять кредиток. Две иконки - Богородицы и Иоанна Воина, крестики, ценою в 7, 20 и 35 кредиток. За 35 хороший крест. Большой. Ты бы купил его, но больно дорог. Стой он хотя бы 25, ещё можно было бы подумать. Но крест действительно хорош.

  Кивнув храмовому дежурному Марку, ты крестишься и выходишь из церкви. На ступеньках ждут Пирс, Аманд, Кларк и Ларсон. Зовут в бар, помянуть Виктора (так, оказывается, звали голубоглазого). С вами увязывается ещё какой-то усатый хлыщ из "Альфы". Знакомый Ларсона.

  Бар рядом - прямо через дорогу. Место светлое, злачное, и в это время дня относительно спокойное. Зайдя, вы сдвигаете два розовых столика, - на всю компанию. Пирс делает заказ. Ты, как обычно, садишься боком к окну. Классные здесь окна, в баре - чуть ли не во всю стену. Справа видна церковь, слева - казармы, чуть дальше - космодром, а ещё дальше - стена гарнизона с двумя сторожевыми башнями.

  Приносят коробку конфет, стаканы и пять бутылок шилы.

  - Мы заказывали четыре. - отмечает Пирс.

  - Пятая в счёт заведения. - говорит бармен Вен, отставной солдат, - Вы, говорят, неплохо сегодня потрудились.

  - Спасибо, Вен.

  - Угощайтесь.

  И бармен, хромая и почёсывая пузо, отходит к стойке. Щёлкает пробка. Ты равнодушно наблюдаешь, как Аманд разливает по стаканам знакомую прозрачно-золотистую жидкость. Все садятся. Остаётся стоять только Пирс. Он начинает:

  - Мы знали Виктора немного. Это был лишь третий его бой с нами. Никто из нас не успел сойтись с ним достаточно близко...

  Ты смотришь на свою левую руку. Указательный и средний пальцы без ногтей. Уже два года как - так уж допрашивали маты на Гадане-17. Угораздило же попасть в плен. С тех же пор и все зубы у тебя стальные...

  - ...Виктор, как и все мы, пошёл на фронт, защищая интересы Родины и, отдал ради неё самое дорогое, что может отдать человек...

  Ты вспоминаешь дёргающийся ствол автомата Пирса, плюющий огнём в черноту расщелины. Ствол, так похожий на твой... Тот проклятый рейд на юге Ктака, та деревня...

  Пламя гудело и трещало, впиваясь в бревенчатые дома. Даже отсюда жара была страшная. Лейтенант вытер лоб, повернулся к тебе, приказал:

  - Рядовой - расстрелять.

  - Кого? - не понял ты.

  Лейтенант махнул в сторону крестьян и отвернулся. Ты растерянно сделал несколько шагов к ним и замер. Просто так пустить в расход 43 «мирных»... Такого тебе ещё не доводилось делать. Ты смотрел на них. Они на тебя. Женщины и старики молчали. Некоторые дети плакали. Позади полыхало здание сельуправы. Что поделать...

  Ты поднял автомат. Они молчали. Откуда-то издалека донеслась очередь. Люди вдруг стали падать, взмахивать руками, лица уродовали гримасы. Лишь секунду спустя «дошло»: стреляешь-то ты. Но палец крючка не отжал. Безразличие вдруг охватило, будто и не ты это, а только смотришь. Белобрысый мальчишка, лет десяти, вырвался и дал дёру по горящей улице. Ты развернулся, взметнул ствол и выстрелил. Второго выстрела не понадобилось.