Христианская духовность в католической традиции - [53]

СРЕДНЕВЕКОВОЕ БЛАГОЧЕСТИЕ

В предисловии к Правилу Граммона (Grandmont был основан св. Стефаном Мюреским /+1124/) утверждалось, что есть одно правило веры и спасения — Евангелие. Все же остальные правила, будь то Правило св. Бенедикта или св. Августина, являются только всего лишь парафразами евангельского учения.[273] Однако чтение и знание Нового Завета не были исключительно монашеской прерогативой; острый интерес к Писанию наблюдался в двенадцатом веке и у мирян.

В частности, группа мирян из Меца перевела на родной язык четыре Евангелия, Послания св. Павла и Псалмы. Кроме того, собираясь вместе, они обсуждали и толковали различные места Писания, не допуская, однако, на свои собрания ни священников, ни мирян, не согласных с их экзегетикой Библии. В результате в 1199 г. Папа Иннокентий III издал послание, в котором, с похвалой отзывался об их почитании Св. Писания, но осудил их таинственность, закрытые собрания и анти-клерикальную настроенность. Впоследствии Синоды в Тулузе (1229) и в Таррагоне (1234) запретили мирянам иметь и читать переводы Библии на национальных языках.[274]

Интерес к чтению и обсуждению Евангелия, а также призыв к Крестовым походам для освобождения Святой Земли, естественно, в значительной мере способствовали формированию еще одной важной особенности средневекового благочестия: почитания святого человечества Христа. Некоторые историки утверждают, что этот культ был введен св. Бернардом и распространен св. Франциском Ассизским, однако на самом деле этот вид почитания существовал в Церкви уже с ранних времен.[275] Получил же широкое распространение он действительно в двенадцатом веке, а под влиянием охватившего весь мир интереса к Крестовым походам и Святой Земле верующие все более стали сосредоточивать этот культ на различных событиях или "тайнах" жизни Христа и на орудиях Его страдания и смерти.

Внимание верующих было особенно направлено на глубину Христовых страданий и действительно было поглощено этим аспектом. В последующие века мистики, такие как св. Бригитта, описывали страдания Христа в мельчайших подробностях. В произведениях искусства, отражающих или олицетворяющих этот культ верующих, распятия стали изображаться более реалистично и с акцентом на предсмертных муках Христа. Например, вместо изображения ног Христа, по отдельности пригвожденных к кресту, их стали изображать пронзенными одним гвоздем, что помогало художнику или скульптору максимально экспрессивно выразить страдания распятого Христа.[276]

Трактат второй половины двенадцатого века о таинстве исповедания содержит пассаж, в котором автор, Петр Блуаский, противопоставляет истинное почитание чистой эмоции:

Нет никакой заслуги в чувстве почитания, не вытекающем из чувства любви ко Христу. Многие герои трагедий, поэм и песен, мудрые, прославленные и сильные, вызывают нашу любовь… Актеры изображают муки, причиняемые испытаниями, страдания, вызванные несправедливостью… и зрители доходят до слез. Вас трогают эти выдумки. Когда же вы слышите благочестиво говорящего Христа и тоже испытываете волнение, есть ли это воистину любовь к Богу? Вы сострадаете Богу, но и — Artus![LVI] В любом случае, ваши слезы напрасны, если вы не любите Бога и если слезы благочестия и покаяния берут начало не в источниках нашего Спасителя, то есть не наполнены верой, надеждой и любовью.[277]

Объектом большого почитания, как и культ святого человечества Иисуса, в этом веке стало также имя Иисуса — культ, несомненно в значительной степени распространившийся благодаря св. Бернарду. В это же время английский цистерцианец создал лирический гимн: Dulcis Jesu memoria.[278] В то же время увеличилось число праздников, посвященных Христовым "тайнам"; храмы и часовни все чаще посвящались какому-нибудь событию жизни Христа; художники создавали много иллюстрирующих "тайны" Христовы произведений в живописи, в скульптуре и в театральных постановках.

Следствием почитания Христа и веры в то, что единственным руководством христианской жизни является Евангелие, стало также подражание Христу, особенно же — подражание Его бедности. Многие проповедники и писатели настойчиво повторяли, что сам факт крещения обязывает христианина, даже если он не собирается стать монахом или клириком, отказаться от мира и от его роскоши.[279] Такое понимание привело к тому, что в глазах мирян наихудшим, наиболее вопиющим грехом духовенства и монашества была алчность, часто сопровождавшаяся блудом.[280] В то же время многие миряне старались жить, буквально следуя повелению Христа, призывавшего отказаться от всего имущества и последовать за Ним; они скорбели, зная, что многие епископы, священники и монахи поработились маммоне и живут одним интересом — интересом накопления колоссальных богатств. К сожалению, некоторые из тех самых людей, которые пытались жить, соблюдая евангельскую бедность при столкновении с алчностью и роскошью духовных лиц часто перебарщивали в своей ревностности и кончали ересью.

Похоже, нет оснований отрицать тот факт, что там, где в Церкви сохранялась обычная структура общин — епархии, приходы, монастыри, капитулы, братства, ортодоксальности ничто серьезно не угрожало. С другой стороны, везде, где верующие пытались от этой структуры отойти, им угрожала опасность утраты духовного равновесия и, в конечном счете, ортодоксальности. Люди часто увлекались "собственным истолкованием" Евангелия. Этим-то и объясняется сложная ситуация, сложившаяся в западном христианстве, обличаемом миром бедности и самим Евангелием с его идеалом абсолютной нищеты. С одной стороны, существовали мощные монашеские организации, в совершенстве сохранявшие ортодоксальность, на которые всегда были готовы напасть с обвинениями в измене Евангелию не входящие в них верующих. С другой стороны, существовала масса маленьких групп, по разным причинам желавших жить по Евангелию, соблюдая его во всей полноте, но они легко утопали в ереси. Отличаясь не вполне здоровым духом, они часто оказывались на виду, о чем свидетельствуют упоминания о них в документах того времени.