Хренодерский переполох - [6]

Леший чуть не зацвел от удовольствия. На верхних веточках даже образовались почки, но потом он вспомнил, что цветы еще как бы не ко времени, и набухшие было почки исчезли. Он пальцем поманил к себе пенек. Тот отряхнул корни от земли, шустро, словно паук, подбежал к лешему. Вяз Дубрович указал пню, где ему будет удобней присесть, чтобы и чай до рта донести, не расплескав, и с ведьмой можно было говорить, не крича на весь лес. Пенек оказался толковый. Быстро встал на предложенное место и даже пустил корни для устойчивости. Вяз Дубрович удовлетворенно крякнул и опустился на импровизированный табурет.

Жрец Хренодерок Гонорий стоял на опушке леса, опираясь на дорожный посох. Прохладный весенний ветерок игриво трепал полы черной сутаны, забирался под стеганую кацавейку и холодил старческое тело. В правой руке он держал большой холщовый мешок. Эта зима тяжело далась жрецу: часто болели суставы, тяжко прихватывало спину, кололо в боку, и отстаивать на ногах всю службу становилось все труднее. Если бы не настойки Светлолики, ему пришлось бы еще хуже. Гонорий разменял уже восьмой десяток, и в душе был готов уйти за порог, но знал о том, что некому передать старый, покосившийся храм, маленькую библиотеку, да и оставлять своих прихожан в сложные времена не хотелось. Вот и поднялся жрец сегодня с думами о своей пастве, отстоял утреннюю службу, а теперь ждал Панаса, чтобы узнать подробности неудачного сватовства. О том, что поход головы не удался, свидетельствовал дружный побег женихов, резвым табуном промчавшихся мимо. Чуть не сбили старика с ног.

Панас понуро брел в сторону деревни и заметил тихо стоящего жреца только после того, как тот поздоровался.

– И ты здравствуй, – поклонился голова, хотел снять шапку, но вспомнил, что забыл ее дома, и просто пригладил растрепанные волосы пятерней.

Впрочем, прическу это не спасло.

– Ну, как оно прошло? – поинтересовался Гонорий, перехватывая половчее мешок.

«И этот куда-то собрался, – закручинился Панас, тоскливо оглядывая ношу старика. – Ну что за день сегодня такой?»

– Никак, – покачал головой он. – Парни сбежали, ведьма в ярости.

– Понятно, – тяжело вздохнул старец.

– Еще она сказала, что я никудышный голова, вот. Раз не в состоянии ни кота ей найти, ни женихом обеспечить. Вот вздорная баба!

– Вздорная? Ну да. Конечно… – эхом отозвался жрец, а сам невольно вспомнил другую ведьму – огненно-рыжую, с зелеными изумрудами глаз Льессу.

Мать Светлолики была сильной ведьмой. Может, со столичными ей не сравниться в уменье, только не всякая столичная выживет в лесу, когда зима грозит завалить снегом избу до самой крыши, а осмелевшая за длинные ночи нечисть протяжно воет у порога, скребется когтями в двери, хнычет, царапая крышу. Прекрасная Льесса, чья огненная грива волос, практически не поддающаяся никакому гребню, спускалась до волнующих бедер, а изумрудному цвету глаз могли позавидовать самые лучшие драгоценные камни из Шаарских рудников, пять лет назад остановила Поветрие, выкосившее своей ржавой косой несколько окрестных селений, где до сих пор не рискуют селиться люди, зато расплодилась нежить. Рыжая ведьма отстояла Хренодерки, но цена была высока. Она сгорела за неделю, умирала в страшных мучениях в маленьком сарайчике за околицей деревни. Только старый жрец не покинул отчаянно цеплявшуюся за жизнь молодую женщину. Он обтирал влажной тряпкой пот и сукровицу с покрытого волдырями лба, смачивал потрескавшиеся от нестерпимого жара губы, поил целебными отварами, в составлении которых далеко не так был силен, как умирающая.

Сельчане боялись Поветрия. Умереть в таких муках не хотел никто. Только самые отважные носили небогатые подношения к старому сараю. По утрам жрец Гонорий обнаруживал молоко, сало, крупу и овощи в достаточном количестве, чтобы прокормить умирающую и ухаживающего за ней жреца. Страшно было сидеть и смотреть, как западают щеки, как гаснет свет в изумрудных глазах, чувствовать гнилостное дыхание смерти, но Гонорий в минуты своей слабости читал молитвы Всевышнему. Он молился за деревню, за умирающую ведьму, за ее одиннадцатилетнюю дочь, а еще просил смирения и терпения, чтобы с честью выдержать ниспосланное небесами испытание и облегчить уход измученной женщины. Иногда ему казалось, что губы умирающей беззвучно вторят его словам, и тогда он молился еще истовей, думая, что ведьма, отдавшая свою жизнь за жителей Хренодерок, шепчущая молитвы растрескавшимися губами, не может быть злом.

После смерти Льессы сарайчик сожгли вместе с трупом почившей в нем ведьмы. Пепел собрали и похоронили за оградой местного кладбища. Пусть ведьма умерла, спасая человеческие жизни, но нарушить обычай хоронить их род за пределами погоста не решились. На похороны пришло все село, не пустили только Светлолику. Боялись, как бы маленькая ведьма не подхватила заразу и не оставила деревню без последней защиты.

– Вот! – Гонорий сунул в руки оторопевшего Панаса холщовый мешок. – Пойди и отдай Светлолике.

Голова уставился на мешок, как еж на кактус; он даже легонько потряс предмет с непонятным содержимым, словно надеялся, что внутри что-то загремит или как-то по-другому проявит себя. Предчувствия его не обманули. В мешке что-то завозилось, заерзало, зашипело, зарычало, завыло по-звериному. Страшно! Панас чуть не выронил мешок, помог жрец, проявивший чудеса ловкости, не свойственной людям его возраста. Он цепко перехватил мешок и, теряя терпение, рявкнул: