Хребет Скалистый - [18]

Натужно ревя, самолет медленно покатился по площадке. Он набирал скорость почти незаметно, и наблюдавший за взлетом Решетняк заволновался — впереди огромная пропасть. Когда до пропасти осталось метров десять, самолет наконец оторвался от земли, и стал набирать высоту.

Через пятьдесят минут с Адлеровского аэродрома открытым текстом передали по радио, что Лавров благополучно приземлился и сразу же вылетел обратно. Клава Белая в этот момент уже садилась на партизанский аэродром.

Она тоже хотела взять трех человек сверх нормы, но вовремя прилетевший Лавров не разрешил ей этого. Он боялся, что Клава для такого трудного полета недостаточно опытна.

За ночь они сделали несколько рейсов.

К четырем утра положение партизан стало катастрофическим. Возглавляемая Гудковым группа прикрытия была оттеснена к самой поляне. Над плоскогорьем то и дело злыми шмелями пролетали пули. Когда егеря поднимались в атаку, Решетняк мог уже разобрать их крики.

Вся группа прикрытия состояла теперь из расчетов двух станковых пулеметов и четырех автоматчиков, Остальные были или убиты, или ранены.

Услышав шум садящегося самолета, Гудков и Наталья прибежали на поляну.

Прилетела одна Клава Белая.

Она выпрыгнула из машины и в голос заплакала.

— Что? — односложно спросил Гудков.

— Лавров… Вместе с вашими… — и заплакала еще громче.

Понимая, что каждая минута на счету, Гудков приказал начать погрузку.

В хвосте самолета положили партизана, раненного в живот. Решетняка и командира второго взвода с висящей, как плеть, правой рукой и перевязанной головой усадили в кабину.

— Давайте двух на плоскости, — решительно сказала Клава.

Теперь все звено состояло из нее одной, и она сама, на свой риск и страх, могла принимать решения.

— Фельдшер, на крыло! — скомандовал Гудков и обернулся к своему неразлучному ординарцу: — Ахмет!

— Нет, — спокойно отозвался адыгеец, — Ахмет мэсто знает. Гдэ командыр, Ахмэт тоже там.

Показывая, что разговор на эту тему совершенно излишен, ординарец стал прощаться с Решетняком.

На втором крыле, по приказу Гудкова, стал один из легкораненых автоматчиков группы прикрытия.

— До свидания, Филипп, завтра разыщу тебя в госпитале, — и Гудков хотел сказать еще что-то, но в это время внизу замолчал один из пулеметов. Наскоро попрощавшись с Решетняком, Клавой и улетающими партизанами, он бросился к своей группе, на ходу вставляя запал в вытащенную из сумки гранату. Держа в обеих руках по гранате, вдогонку за ним бежал Ахмет.

Наталья задержалась. Она нагнулась к Решетняку и несколько раз крепко поцеловала его в губы.

— Прощай, Филипп, — прошептала она, — Алку мою… За меня… За Колю… поцелуй… Грише Проценко передашь, ему ее поручаю…

— Да что ты, Натка, — попытался было успокоить ее Решетняк, — прилетит еще раз Клава…

— Поздно, Филипп, — ответила она, — хоть бы вы успели улететь.

Она помолчала и вдруг, вздохнув, проговорила:

— Эх, утром пистолет, когда ранили, в пропасть уронила, а другого нет.

Решетняк, не задумываясь, расстегнул плохо слушающимися замерзшими пальцами кобуру и протянул Натке свой маузер.

При любых других обстоятельствах он ни за что бы не расстался со своим маузером. В его рукоятку была вделана золотая пластинка с надписью: "Филиппу Решетняку за отвагу в борьбе с бандитизмом от председателя ОГПУ Ф. Дзержинского 10. 1. 26 г." Где-то совсем рядом загрохотали разрывы гранат и сразу же вслед за этим вновь заработал замолкший было второй пулемет.

С трудом оторвавшись от Решетняка, Наталья поцеловала сидящего рядом с ним командира взвода, фельдшера, уже привязанного к крылу, и автоматчика, которого еще привязывали. Потом она обнялась с Клавой, отошла немного в сторону и взволнованным, прерывающимся от подступающего к горлу рыдания голосом крикнула, размахивая вместо платка зажатым в руке маузером Решетняка:

— Привет всем на Большой земле… Расскажите, как мы тут… до последнего…

Она еще что-то кричала, но взревел мотор, и никто уже ничего не расслышал.

…Они сели на Адлеровском аэродроме, когда на востоке уже начало светать.

Огромный бензозаправщик, похожий на неповоротливого бегемота, подкатил к машине. Казалось, он вот-вот подомнет под себя и раздавит утлый самолет.

Техники со стремительностью спринтеров заливали машину горючим и осматривали мотор.

Клаве же казалось, что они действуют недостаточно быстро, и она громко кричала простуженным, охрипшим голосом:

— Скорей! Скорей! Чего еле двигаетесь! Быстрее!

Девушки в халатах поверх военных шинелей захлопотали вокруг раненых. Среди них, мешая и все путая, с деловым видом бегал и громко распоряжался молоденький военврач, судя по чистенькой шинели и многочисленным скрипящим ремням, только что мобилизованный в армию после окончания мединститута.

Унесли так и не пришедших в себя командира взвода и партизана, раненного в живот.

Отвязанные фельдшер и партизан-автоматчик, топчась па месте, разминали затекшие и окоченевшие ноги, растирали обмороженные лица.

Здесь, в Адлере, было по-весеннему тепло. Легкий морской ветерок ласкал лицо Решетняка. Около аэровокзала в свете занимающейся зари пламенели цветущие канны. Многие техники и летчики, несмотря на утренний час, работали в одних гимнастерках или легких комбинезонах.