Хранительница Грез - [3]

Так ли уж нужно было брату, как и самой Энни, самоутверждаясь, безуспешно искать себя?

С замирающим от страха сердцем девушка проследила, как ее брат спокойно и хладнокровно повернулся и вышел за дверь, вон из особняка, прочь из бабушкиной и ее жизни.

— Как ты думаешь, куда ушел Дэниел? Это так на него не похоже.

Энни следила за тем, как бабушка мерила шагами гостиную. Никто не дал бы этой женщине восемьдесят шесть, столько жизненной энергии исходило от нее.

— Ты этого не знаешь, но он не жил здесь с двенадцати лет. Зачем ты послала его в Хэрроу, Нана, когда он только и хотел, чтобы остаться здесь, в Австралии?

— Я должна была думать о его будущем. Наши колониальные школы не могут дать образование, необходимое политику.

«Будущее? Неужели она возомнила себя божественной силой, определяющей человеческое бытие?»

— Тогда почему вы послали его в небольшой пансион в Англии?

Старая леди остановилась на полушаге, и ее черная шерстяная юбка закрутилась вокруг ботинок с высокими застежками.

— Поверь, я лучше знаю, что нужно моему внуку.

Энни спросила себя, почему она не часто вспоминает, что она тоже ее внучка. Образование, полученное в колониальной школе, как раз подходило для Энни.

— Не думаешь ли ты, Нана, что Дэниел достаточно взрослый, чтобы принимать решения самостоятельно?

Нэн Ливингстон пренебрежительно махнула рукой:

— Дэниел еще не созрел для своего возраста. — Она снова заходила по комнате:

— Где может быть ребенок? Энни, скажи Райту, пусть возьмет фаэтон и съездит вниз к складам, я хотела бы, чтобы он также проверил все пабы и пивные, и пусть не забудет заглянуть в бордели на Питт-стрит. Дэниел вполне мог оказаться там и закутить, чем, по его мнению, отстоять свою независимость.

Энни повернулась и направилась в сторону, где жили слуги. Их квартиры находились на нижнем этаже задней части трехэтажного особняка, построенного в георгианском стиле. Она прошла не более половины пути по длинному коридору, украшенному портретами великих римлян и их мраморными бюстами. Ее шаги замедлялись, становясь все более неуверенными, и, наконец, девушка остановилась.

— Энни — ваша сторожевая собака, — реплика Дэна причиняла боль еще и потому, что была правдой, она это понимала. Мысленно Энни представляла это проклятое письмо, видела себя размахивающей им, как захваченным флагом.

Нэн Ливингстон тонко использовала Дэна, преследуя собственные цели, так же, как она использовала и Энни.

Почему она позволяла бабушке помыкать собой? Потому что Энни отчаянно стремилась добиться ее расположения.

Шаги возобновились. В Энни Нэн Ливингстон нашла невольного, вынужденного подчиниться союзника.

Холод пробирал Дэниела до костей. Он поглубже забился в свой чсстерфильд (особый покрой пальто. — прим, пер.), ветер рванул бархатный воротник, пригнул куст ежевики как раз напротив его холодных щек. Дэн прилег, скрючившись, под тиковым деревом и впал в оцепенение, отрешась от действительности и уносясь в мир мечты.

Мечты были очень приятными: о родителях, обнимающих друг друга. Энни и он, играя, пытаются протиснуться между ними. Смех, знойное рождественское солнце, запах корицы от сливового пудинга, горячий, приправленный пряностями кларет, зеленое убранство рождественского дерева.

Мечты текли, как теплая янтарная жидкость из бутылки бренди, от одних праздников к другим — летним каникулам. Наконец — к дому, после первого года, проведенного в Хэрроу. Солнечный холодный июльский день и письмо. Письмо из Хэрроу.

Дэниел всхлипнул во сне.

Он был ужасно расстроен, уезжая в пансион. Умолял оставить его дома. Рыдания Дэна раздражали Нану. Она имела собственные виды на Хэрроу так же, как и на Оксфорд. Она предусмотрела каждую деталь, каждую мелочь его проклятой жизни. Даже если это шло наперекор традициям и здравому смыслу.

Вот так Дэн попал в Англию. Более девятисот мальчиков в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет жили и учились в колледже, увитом плющом. После Сиднея, с его широкими просторами, искрящейся водой, легкими судами, Хэрроу казался серым, переполненным людьми, и производил угнетающее впечатление.

Как житель колонии Дэн был неприспособлен к жизни в Хэрроу. Более того, он был маленького роста, хрупкого телосложения и неловок, что оставляло ему возможность лишь наблюдать регби и боксировать за боковой линией.

Бенджамен, студент второго курса, носивший очки, и был солнечным лучом в мрачной жизни первого года учебы. Тихий и приветливый Бенджамен предложил утешиться изучением античной истории, богословия, греческого, латинского, естествознания и математики.

«Первый год всегда самый трудный для новичков, Дэниел. Пройди через это, и ты преодолеешь все, что угодно».

Остро нуждавшийся в дружбе, Дэниел не мог отказать Бенджамену в мальчишеской просьбе помочь ему смошенничать на этих весьма важных экзаменах. Экзамены означали отправку домой неприятного письма, если хотя бы один из них не был бы сдан…

И такое письмо было все же послано и сообщало об исключении Дэниела за соучастие в обмане. Позор, который, он думал, не сможет пережить. Просто невообразимый в семье Ливингстон. А бабушка считала, что внук всего лишь приехал на летние каникулы. Конечно, рано или поздно она все равно узнала бы правду. Но узнать о его позоре, как это произошло, из письма…