Возмущенный вопль «деда Мороза» заставил её пугливо втянуть голову в плечи. «Какого тхора я выворачивался добывая топор девятый и восьмой порядок на полуторку не наскребу может тебе ещё тот желтый шарик что висит над деревьями ты смерти моей хочешь смерти??!!!!» — хотел сказать я, но вместо этого впервые в жизни задумался, нужны ли вообще принципы, которые не позволяют бить женщин.
Оболваненные селяне грозно зашевелились — как танки в поле под Прохоровкой. И в тот же миг меня по лбу стукнул знакомый синий бутон, успевший порядком пожухнуть.
— Зелий не варим, салатов не режем, кушай, Саня, не подавись! — пожелала Яна и снова ухватила за руку плененного болотом вампира. — Давай, Идио! Ещё разок!
Я шустро сунул за щёку лучшее средство поднять настроение страдающему чародею и принялся жевать. Вкус у волшебной травки был лопух лопухом. Болваны ворочались, отвлекали. «Дрёму» я отверг сразу: добавочные вектора мне было не поднять, даже с лунь-травой, но «белый дурман»… Восьмёрку — солнышком, второй и третий под крест… четвертый вниз, спираль по внешнему кольцу…
— Я понял. Вы помешанные, — догадался вызволенный по пояс Зима. — Три безумца, для коих «благоразумие» — особо изощрённое ругательство… Полторы минуты!
— Мы их из грязи, а они — нас грязью, словно так и надо, — выцедил Идио, но руку Зимы не бросил.
— С тобой вообще всё ясно, — с нарочитой брезгливостью заметил вампир, — подвюга «станьгероем» у вас семейная…
— Хорошая попытка, — одобрила Яна, — а теперь — хватит! Саша, жуй. Идио, тяни-и-и!!
Я поспешно проглотил полупрожёванный цветочек, и внезапно почувствовал, как тонкие пальчики пробежались по моей руке, потыкали в бок и потянули… вниз?
Меня молча окружали местные ребятишки, а какой-то русоволосый мальчик уже вцепился в рукав и сильно тянул на себя. Дети двигались рывками, точно старые заводные куклы, их лица были кукольно неподвижны, а в затянутых белой плёнкой глазах не мелькало даже проблеска разума. Содрогнувшись, я отпрянул назад и накрыл детвору сонным заклинанием. Простеньким, но им хватило. Детишки консульсивно дернулись, со вздохом улеглись на землю и дружно засопели. Болванка быстро «вырубала» детей, но и перебить её было проще; со взрослыми бы такой фокус не прошел.
Бутон заёрзал в желудке, и я неожиданно для себя икнул. Изо рта вылетело синеватое облачко, я икнул снова, и в голове словно выстрелил фонтан шампанского. Сила рекой хлынула в меня, мурашки побежали по телу, кончики пальцев закололо мелкими иголочками, наэлектризованные волосы распушились как хвост кометы. Это было даже круче, чем Джомолунгма, и лучше, чем, перемочив врагов в бочках с рассолом, усесться на груду золота высотой в человеческий рост! Мне захотелось воздвигнуть дворец, сровнять с землей город и откусить голову летучей мыши.
— Быстрей, спалимся же! — заорал Зима. «Опять в голову лезет! Ну, погоди у меня, С-с-светоч!» — вскипел я и начал:
Спит убитая лисичка. Спит задушенная птичка.
Обезглавленный хомяк, посмотри-ка, как обмяк…
Болваны ворочались всё сильнее, раскачивались, таращили мутные глаза. Яна, всерьёз войдя в образ персонажа известной аграрной легенды, тянула Зиму из болота. Оборотень ворчал, упырь гнусно бранился. В ушах звенели колокольчики, Сила бушевала, заставляя сердце стучать втрое быстрее, мысли путались, и плести в таком состоянии чары — не «белый дурман», любые — было всё равно, что поджигать динамит.
Жить хотелось со страшной силой.
А стихи тем и хороши, что не надо ни привязок, ни жестов, ни расчёта векторов и прочей ерундени: прочитал и готово — аарт сам возьмёт с тебя, сколько и чего ему надо.
Может и до костей ободрать, но это ж как должно не повезти?
Утонув в зловонной жиже, спят в аквариуме мыши.
И на высохшем полу рыбки кучкой спят в углу…
— У-у-у, злыдни Светлые! У-у-у, разбойнички!
Краснощёкая толстушка с кочергой в одной руке и длинной иглой в другой выскочила из толпы болванов и нависла надо мной, как стог над травой. Бешеная злость сверкнула в её глазах, кочерга со свистом рассекла воздух, но на линии удара меня уже не было. Теперь быстрый взмах, ладонь развернуть… «Бить женщину?!» — гневно вскричали принципы, и рука бессильно опустилась.
— Аспиды белые, лиходеи окаянные, душегубы! — разорялась баба. — Ить верно мамынька сказывала, тухлыя душонки, ой, тухлыя-а! По смерть не забуду, каки вы есть, Хранители! Каб не Хозяйка, кровью б таперча умывалися, верно грю! Имать-то велено по-доброму! Сама, сталбыть, желаит уголья о вас тушити да на дыбу вздергывати!
Кочерга взметнулась вверх.
Спят в пробирке эмбрионы, спят в музее фараоны,
И в уютном мавзолее Ленин спит, блаженно млея! — бормотал я, уворачиваясь от чугунного дрына.
Из-за спины неслись тихие голоса:
— Хорошо работает! Не то, что…
— Если жизнь дорога, не заканчивай эту фразу.
— Как меня по земле валять и морду кровянить — пожалуйста. А бабе вдарить…
— Уклон и левый боковой!.. Что он творит! Что творит!!!
— Поди, вдарь, двуликий.
— И пойду, упырина!!!
Толстуха сделала резкий выпад, целя чёрной, явно отравленной иглой мне в плечо. Я отпрыгнул в сторону, и тётка, потеряв равновесие, едва не пропахала носом землю. Идио восторженно взвыл, но баба упрямо повернулась и вновь буром попёрла на меня.
