Хранители пути - [4]

— Не знаю, не знаю… — тревожный сумрак выплеснулся из задетого сердца и разлился по телу. Внезапный порыв ледяного ветра обжег влажную кожу. Поежившись, Натан поспешно застегнул комбинезон. — А ты точно уверен, что это она на поле села?

— Ну да, она же первая прыгнула, она и села первая. Вон к ней уже наши подъезжают, — Олег бросил в окно небрежный взгляд бывалого пилота и с мимолетным удивлением посмотрел на Натана. Обхватив себя руками, тот громко, перекрывая шумовой хаос, стучал зубами в ледяном ознобе.

— Заболел что ли? — не дожидаясь ответа, Олег принялся весело насвистывать популярную мелодию.

Не в силах вымолвить ни слова, Натан с трудом присел на пустое сиденье. Крупные капли холодного, словно талая вода, пота заскользили по спине, удерживая сознание от растворения в наплывающей на него густой мгле. Он невольно застонал, увидев пришедший из нее ответ. Он знал, что произошло. Но лучше бы он этого не ведал…

Держась за вибрирующую стену кабины, в отчаянном порыве предотвратить неотвратимое, внутренним взглядом он уцепился за явленный ему образ и сразу же оказался рядом с его физическим воплощением — внизу. Пронзительная тишина заложила уши, и вертолетный шум отдаленным эхом звучал где-то на периферии размытого в бесконечности мира… Сознание сосредоточилось на крохотном его участке, на паре метров земли, на которой он стоял.

Теплый ветер ерошил волосы, но каждое воздушное прикосновение отдавалось резкой болью во всем теле… Яркость травы, кое-где выглядывающих из нее хрупких белых цветов была невыносима… Резь в глазах заставила его зажмуриться. И снова перед его внутренним взором появился тот самый образ. Мраморно-бледное лицо девушки… Широко распахнутые карие глаза смотрят на него через полупрозрачную колышащуюся пелену… Ее взгляд неподвижен, но ее тело медленно опускается прямо на него… Он пытается отстраниться, отойти с ее пути, но, полностью обездвиженный, не может пошевелить ни одним мускулом. Ее путь пролегает через его душу… И когда она прикасается к нему, сливается с ним, входит в его сердце, окружающий его мир исчезает окончательно и бесповоротно… Не в состоянии дольше оставаться эпицентром соединения жизни и смерти, он кричит…

— Ты что, охренел?! — голос Олега, возмущенного столь грубым вторжением в удовлетворенно злобное состояние его души, хлестнул особенно больно, как размоченная в соли плеть. Силясь перебороть бьющую тело дрожь, Натан потянул язычок молнии на комбинезоне вверх, вверх — до предела. Побуждение закрыться от окружающей действительности было всепоглощающим… Отвечать Олегу, вообще как-нибудь реагировать на его присутствие не имело смысла. Разговор, важность которого отгораживала от Натана весь мир, сейчас шел совсем на другую тему и на иной частоте. Бессловесное, беззвучное общение со своей душой, с чужой сутью и общим миром затягивало и оказывалось неподвластным никакому контролю. Уже без страха, с неизведанным прежде смирением, он снова посмотрел в иллюминатор. Машина спешила по полю к севшему на него парашютисту. Брезентовый купол вольно раскинулся на траве. Вылезшие из машины люди окружили его и помогали парашютисту освободиться от теперь уже ненужных пут. Разглядеть, кто в них увяз, мужчина или женщина, не удавалось. Но Натану и не требовалось это видеть физическим зрением. Ответ пришел к нему в миг духовного соединения своей и другой жизни, в совместном преодолении запредельной грани Бытия.

— Это не она, — бросил он их совместный приговор в спину пилота. Грохот лопастей и двигателя измельчил слова и рассеял их смысл в пространстве. Вторая часть знания посетила его в следующее мгновение: с самого начала он знал, что случилась катастрофа. И он сделал все для того, чтобы это знание стало материальной реальностью. Потому что для него триумф смерти был прожит как личная победа над жизнью. Неудавшейся в добре и оттого жестокой.

Страх влажным серым туманом надвинулся на нее со всех сторон — мягкий, удушающе мягкий… Она и не подозревала, что в ее душе есть настолько потаенные уголки — до тех пор, пока страх не заполнил их все… То, что она отвергала в себе и тем самым полагала несуществующим, вдруг ожило под прикосновениями липких щупалец тревоги, впитало расползающуюся силу и явило себя в полной мере. Страх… сколь многолик он оказался! Страх перед прыжком, — перед высотой физической и образной, перед достижениями и победами, перед женщинами и мужчинами, перед родителями и детьми, перед привычным и новым… Перед жизнью и перед смертью… Страх объяснимый и иррациональный… И когда все его отражения, все тени вышли из своих укрытий и слились в сознании воедино, свет неба, бушующего в квадрате разверзстого под ногами пола, померк в ее глазах…

А потом она полетела. Сначала она упала в обступившую ее тьму, на мгновение зависла в ней, словно адаптируясь, а затем полностью отдалась ей, доверилась так, как никогда никому не доверялась. Никому, даже самой себе. Вернее, той части себя, которую она определяла своим «я». Тьмы как отсутствия внешнего света она не боялась прежде — свет неизменно оставался с ней, пребывая в виде надежды или любви в ее душе, не испугалась и сейчас. Хотя мечты и надежды, любовь и даже воспоминания о ней, о самой себе растворились в застилающей сознание мгле… Исчезло вообще все — знакомое и незнакомое, важное и незначительное… И, покорившаяся абсолютному господству тьмы, Меруерт вдруг перестала чувствовать себя привычно живой. Она перестала бояться: страх исчез, растворившись в максимальной своей концентрации, и превратился в нечто, себе полностью противоположное. Ледяные пальцы тревоги, тянущиеся за ней из упокоенного «я», отпустили ее, и Меруерт начала погружаться в облегчающее тепло неизвестного прежде покоя… Тепло небытия… Тьма проникала в ее тело и душу. Или, может быть, она сама была этим теплым, успокаивающим мраком, вышедшим из потаенных глубин ее подсознания… «Страх — это сопротивление переменам», — мелькнул ускользающим отбликом света последний штрих самосознания. Вместе с ним в убаюкивающей тьме растворилось и последнее напряжение прошлой жизни…