Хранители пути - [11]

— Ах, вот ты где! Я тебя обыскалась! — громкий оклик заставил ее подпрыгнуть и выронить плод.

— О, какой большой! Наверное, марокканский? — веселые нотки запрыгали по скудно крашеным стенам словно солнечные зайчики. Роза ловко подхватила апельсин, врезавшийся в ее туфлю.

— Кто-то забыл? Или у тебя наконец-таки ухажер объявился? — хихикнула девушка и, не дожидаясь ответа, скрылась за дверью в смотровую.

С глупой улыбкой, приклеившейся к ее покрасневшему лицу, Рита глядела вслед коллеге. Конечно, куда ей до Розки с ее длиннющими ногами, огромными васильковыми глазами и неискоренимой жизнерадостностью… Вздохнув, она подобрала пакет с апельсинами и побрела в сестринскую. Образ обворожительного незнакомца, с которым она, как ей казалось, была знакома всю жизнь, не выходил из головы. Куда он, кстати, подевался? Может быть, отправился за цветами… Такие как он ухаживают красиво. Хотя, откуда ей знать? Кроме вечно унылого стоматолога Стасика за ней никто и не ухаживал. А она не отвечала на его поползновения — ждала его, единственного и неповторимого. Не зря, стало быть, маялась в одиночестве столько лет — подружки все уже несколько романов, а то и замужеств прокрутили.

Вопль, донесшийся из смотровой, грубо вырвал Риту из плена сумрачно-сладостных мыслей. Не успела она добежать до двери, как та распахнулась и старшая медсестра, возникшая на пороге, чуть не сбила девушку с ног.

— А-а-а-а-а-а-а-а! — с силой пароходной трубы завопила она в лицо перепуганной сотрудницы. Вцепившись в плечи Риты, она затрясла ее в приступе животной паники.

— Что, что случилось?! — тщетно стараясь перекричать начальницу, верещала перепуганная ее наскоком девушка.

— На помощь! Помогите!

Стряхнув с себя обезумевшую женщину, Рита оттолкнула ее и бросилась в кабинет. И остолбенела. На полу просторного помещения, залитого солнечным светом, возле кушетки лежал человеческий скелет. Неестественно вывернутые конечности придавали ему устрашающе-комичный вид. Скелет в медучреждении — вещь привычная… И бояться его врачам и медсестрам как-то не принято. Вот и этот скелет не вызвал бы бурю неуправляемых эмоций у созерцающей его девушки, если бы не сопутствующие ему ужасные детали.

Во-первых, запах, а вернее — отвратительная вонь разложившейся плоти, вязким туманом заволокшая комнату. Во-вторых, измятая женская одежда на скелете, пару минут назад виденная Ритой на ее сослуживице Розе. В-третьих, ее же туфли, непостижимым образом удержавшиеся на явно бившихся в конвульсиях ногах. И, в-четвертых… Это «в-четвертых» подействовало на Риту особенно жестоко. Апельсиновая корка, валяющаяся рядом с непостижимо стремительно разложившимся трупом… Тяжело, словно через силу, вздохнув, Рита грузно осела на пол, потеряв сознание…

Он всегда ненавидел пение. Впрочем, он испытывал острую неприязнь ко всему на свете, но музыку и пение ненавидел особенно рьяно. Это была его страсть, его специализация — ненависть к искусству. Поэтому, видимо, Хозяин и дал ему нынешнюю жизнь… Ведь никто, кроме него, ведомого силой своей антипатии к творчеству, не сумеет столь безукоризненно выполнить возложенные на него обязательства. А Хозяин ошибок не прощает. Шалкар усмехнулся: прощение — еще одно словечко не из его действительности. Но он частенько манипулировал им для достижения своих целей. В отличие от людей, склонных к самообману и поверхностному прощению, он, носитель почти совершенного сознания, себя никогда не обманывал. А других — да, конечно. Несчетное количество раз. Но прощения за обман он ни у кого и не думал ждать — хорошую работу не прощают, а ценят.

Чем сильнее чувство, тем неодолимее притягивает к себе его объект… Чем сильнее существо, испытывающее какое-либо чувство, тем больше оно отождествляется с ним. С незапамятных времен Шалкар превратился в саму ненависть. Но, как ни парадоксально, будучи чистой ненавистью, он вовсе ею не являлся. На самом деле был чем-то иным, какой-то непостижимой пустотой, заполнившей некогда живую и трепетную душу. Ощущать эту пустоту было поистине невыносимо. Но он научился жить с ощущением невыносимости своего бытия, заполняя, заглушая внутреннюю пустоту ненавистью. Он чувствовал себя живым, уничтожая другие жизни. И как любое создание, живущее силой разрушения, он был необратимо мертв.

Музыка царила повсюду. Она ткалась из чудесного женского голоса, разноцветными переливами множества радуг парившего в невидимых высотах. С каждым новым звуком ненависть Шалкара становилась все сильнее. Никогда прежде не испытывал он такого переживания собственной мощи. Едва переведя дух, он остановился перед неплотно прикрытой белой дверью, ведущей в одну из больничных палат. Голос взял особенно высокую ноту, и Шалкар подпрыгнул, захваченный врасплох приливной волной своего желания уничтожить. Но нет, еще рано. Он еще не чувствует верного признака приближающегося акта разрушения — абсолютного бесстрастия. Глубоко вздохнув, Шалкар деликатно постучал в облупившуюся деревянную плоть костяшками холеных, тщательно наманикюренных пальцев.

Солнечный свет бросился ему в глаза, норовя ослепить. Шалкар поморщился и отодвинул рукой назойливый луч. С невообразимо давних времен он научился справляться с энергией светила, осознанным усилием удерживая меж собой и миром защитную прослойку абсолютной тьмы. Эта аура, невидимая глазу простого смертного, оберегала его от нежданного вторжения адептов света.