Хранители Кодекса Люцифера - [221]

Старая хижина угольщика обрушилась, и от нее осталась только почерневшая, обуглившаяся куча, из которой вырывались языки пламени, а в небо над поляной поднимались столбы дыма. Возле нее стояли люди и что-то обсуждали.

Козьма услышал их голоса издалека. Он спрятался за деревом, хватая ртом воздух, так как задыхался от бега, но не решался дышать громко, чтобы не быть обнаруженным. Он вспотел, но в то же время ему было холодно от страха.

Казалось очевидным, что пленник поджег хижину по недоразумению. Козьма не мог припомнить, оставил ли он после своего посещения накануне фонарь и огниво в пределах досягаемости прикованного. Некоторые меры предосторожности входили в плоть и кровь, и человек фактически переставал отдавать себе отчет в том, принимает он их или нет. А если так. Если пленник приблизился к фонарю? Козьма даже не знал его имени, но быстро сообразил, что имеет дело с необычным человеком. Пленник мог попытаться сжечь столб, к которому была прикреплена его цепь. Нормальному пленнику эта идея даже не пришла бы на ум, не говоря уже о том, чтобы осуществить ее. Однако мужчина, который делал физические упражнения, несмотря на оковы и свежие раны в плече и боку, используя при этом свою цепь как гирю, способен на многое…

Но теперь это не важно. Уверен Козьма был только в двух вещах. Во-первых, парень просчитался и вместо столба поджег хижину у себя над головой, и, каким бы исключительным он ни был раньше, теперь его тело лежит где-нибудь под горящими балками, превратившись в сожженную до черноты кучку чего-то непонятного. Во-вторых, к ответу за происшествие призовут его, Козьму.

Дрожа от охватившей его паники, Козьма попытался вспомнить, оставил ли он фонарь и кремень за пределами досягаемости или нет? Внутренний голос возразил ему, что это не имеет никакого значения, поскольку ответственность за пожар в любом случае возложат на него.

Генрих фон Валленштейн-Добрович не стал бы прятать пленника здесь и принуждать Козьму заботиться о нем, используя познания в медицине, если бы пленник не был для него важен. Козьма вспомнил тело замученной девушки, которое Генрих приказал вытащить из леса, и с большим трудом подавил тошноту, когда его воображение подсунуло ему его собственное лицо на этой окровавленной, скрученной куче конечностей вместо лица девушки, которая стала настоящей жертвой.

Бегство было единственной возможностью избавиться от всего этого. Но куда бежать?

С поляны донесся кашель, и он понял, что есть еще одна проблема. Кто эти парни возле горящих развалин? Маленький огонек, казалось, вспыхнул в его по-прежнему затуманенном мозгу. Наверное, их внимание привлек дым. А если их присутствие опасно для планов хозяйки и ее верховного черта? Тогда, возможно, Козьме удастся подкрасться, узнать, кто они такие, поспешить обратно, забить тревогу и таким образом создать себе славу верного и храброго слуги? Кроме того, он мог попытаться спихнуть вину за происшедшее на незнакомцев. Козьма уже видел себя в капелле, на коленях перед женщиной в белом и Генрихом (даже в воображении он был достаточно практичен, чтобы почувствовать: смиренность в данной ситуации для него выгодна), – бормочущего, что ему совершенно не по силам тягаться с полудюжиной парней, которые подожгли хижину, и потому он как можно скорее удрал оттуда. Естественно, они преследовали его, пули свистели рядом с его головой, но он был твердо намерен предостеречь хозяев Пернштейна и даже с пулей в животе приполз бы в замок и тем самым доказал свою верность…

Трудность состояла в том, что ему действительно нужно было подкрасться поближе, чтобы выяснить, кто эти люди. Но ведь именно в этот момент его могли обнаружить! Куда как легче представлять, как ты ловко увертываешься от пуль преследователей, чем подвергать себя опасности и действительно оказаться у них на мушке.

С пересохшим ртом и отчаянно колотящимся сердцем Козьма перебрался под защиту соседнего дерева. Ветви и листва шелестели у него под ногами, но в ушах, казалось, гремели, как иерихонские трубы. На самом деле треск огня впереди был таким громким, что он смог бы проскакать козлом через подлесок и никто не услышал бы его. Наконец цирюльник подобрался так близко, что уже мог рассмотреть лица. По какой-то причине он испытал облегчение, поняв, что это не солдаты. Люди выглядели скорее как дружина путешествующего торговца, покинувшая обоз, чтобы посмотреть, что там горит. Впрочем, дорога, ведущая из Брюна на север, проходила так далеко к западу от этого места, что увидеть оттуда огонь было невозможно. А на дороге, ведущей из Пернштейна, до самой развилки не имелось, конечно, грузовых перевозок в обычном смысле слова. И тут Козьма совершенно неожиданно понял, что знает одного из мужчин. Тот был состоятельным торговцем из Брюна, однако имени его Козьма припомнить не смог. Что этот парень здесь забыл?

Мысли Козьмы внезапно прервались, когда кто-то схватил его за шею и правое запястье, болезненно вывернул ему руку за спину и ударил лбом о ствол дерева. На несколько мгновений мир утонул в боли, пронзившей его плечо, и в отголоске удара, который гремел в черепе. Он почувствовал, как его поволокли куда-то вперед, и мог лишь неловко переступать ногами. Постепенно к нему пришло осознание, что его поймали как шпиона. Колени Козьмы подогнулись, когда он оказался среди мужчин, которых подслушивал. Козьма упал на землю. Цирюльник смутно догадывался, что теперь с ним сделают именно то, о чем он думал, когда мечтал, как будет докладывать о результатах своего наблюдения в капелле Пернштейна.