Хранитель вод - [17]

Но приливы всегда повторяются. Вечно. Ничто не может им помешать. А когда они возвращаются, то смывают память о том, что было.

За неделю до свадьбы она с неожиданной серьезностью произнесла:

– Мне нужно сказать тебе одну вещь…

Глаза ее подозрительно блестели, и я кивнул.

– Я слушаю.

– Не здесь…

Я снова кивнул, и мы сели в шестнадцатифутовый катер, который я одолжил у приятеля. Она показывала, куда плыть, и вскоре мы оказались здесь. Причалив к берегу почти в том же месте, где я находился сейчас, мы выбрались на песок и зашли в лес, где стояла часовня и где я сделал ей предложение. Каждое дерево, каждый камень под ногами казались нам знакомыми – для нас обоих это место было связано со множеством приятных воспоминаний.

Толкнув входные двери, она провела меня по центральному проходу к алтарю. Часовня была заброшена несколько десятилетий назад, и повсюду виднелись следы разрухи. То и дело нам приходилось перешагивать через обломки стропил и крыши.

Взяв меня за руки, Мари сказала, с трудом сдерживая слезы:

– Я только хотела, чтобы ты знал…

Я ждал. Я видел, что ей больно, и мне хотелось дать ей возможность выговориться, излить свою боль.

– Я хотела, чтобы ты услышал это от меня… – Мари похлопала себя по груди. – Я хочу и готова стать твоей женой… Хочу всей душой и всем сердцем, но…

Я отвел с ее лица упавшую на него прядь волос.

– Тебя что-то смущает?

Это были не самые умные слова, но тогда я не смог придумать ничего лучшего.

– Я не могу дать тебе то, что обещала.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду… – Мари отвела глаза. – Когда я была моложе, я лишилась одной вещи. Точнее, у меня ее отняли, и теперь ее нельзя вернуть никакими силами. Я… – Она покачала головой. – В общем, если все и дальше будет так, как ты… как мы хотели, ты можешь обнаружить, что я не…

– О чем ты?!

– Мой отец… – Слезы, которые Мари сдерживала изо всех сил, вдруг хлынули из ее глаз. Руки взлетели и обвили мою шею. – Пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя… не считай меня испорченной. Грязной. Это было давно. Очень давно.

Ее речь была отрывистой и бессвязной, но только полный кретин не сумел бы сложить два и два. Между тем Мари продолжала шептать, прижимаясь к моему уху горячими губами.

– Мама узнала… Она развелась с ним. После того как он вышел из тюрьмы, я больше никогда его не видела.

Я прижал ее к себе, но то, что она так долго скрывала, удерживала в себе, уже вырвалось на свободу. Оно причиняло боль, обжигало стыдом, внушало неуверенность и страх. К счастью, мне хватило ума это понять. Заключив лицо Мари в ладони, я крепко ее поцеловал. Ее губы казались горько-солеными на вкус.

– Все это не имеет никакого значения. Я люблю тебя. Я полюбил тебя еще до того, как мы встретились. Я любил тебя всегда, и ничто не в силах это изменить. Поверь мне, пожалуйста!

– И я тебе все еще нужна?

Я обнял ее за плечи и улыбнулся.

– Конечно.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Я не стану тебя винить, если ты…

– Никогда! – Я прижал палец к ее губам. – Перестань. Я люблю тебя. Люблю такой, какая ты есть. Нет, я не хочу сказать, что это ерунда, но любовь…

Отчаяние отразилось на ее лице.

– Что?..

Я на мгновение замешкался, подыскивая слова.

– Она… переписывает воспоминания на свой лад. Превращает боль в красоту. Рисует нам то, что может быть.

– Ты правда так считаешь?

– Правда.

Она прижалась ко мне.

– Тогда нарисуй меня!

Нелегко хоронить двух людей, которых любил больше всего на свете. Путь на юг, где я должен был развеять прах Дэвида, мог занять несколько дней или даже несколько недель. А потом предстояло возвращение. Я, однако, надеялся, что путешествие туда и обратно даст мне время, необходимое для того, чтобы свыкнуться с тем, что мне придется развеять над водой прах Мари. Свыкнуться?.. Кого я пытаюсь обмануть?! Свыкнуться с подобным нельзя, но время мне все-таки понадобится. Хотя бы для того, чтобы убедить себя в неизбежности этого шага.

Или попытаться убедить.

Уже не раз я смотрел на красную урну и оранжевый ящик. Я долго не мог решить, с чего начать, однако было очевидно: просто взять, выйти на берег и высыпать в воду содержимое урны выше моих сил. Мое сердце и моя душа не были к этому готовы. Подобный поступок представлялся мне и слишком поспешным, и слишком… окончательным. Именно поэтому я решил начать с Дэвида. Красную урну я оставил дома – только передвинул ее в центр стола, а перед уходом поцеловал крышку.

И вот теперь волны плескались о борт, толкая лодку, толкая меня. На юг…

Мой «Китобой» принадлежал к рыбацким лодкам, предназначенным для плавания, главным образом, в прибрежных водах. Его штурвал размещался на центральной консоли управления, вокруг которой можно было свободно передвигаться. Кроме штурвала в консоли были смонтированы электронные устройства управления и навигации, рукоятки газа и сцепления, гидравлический рычаг управления транцевыми плитами, а также сухой багажник и крошечный туалет, предназначавшийся, главным образом, для детей и женщин, которым неудобно справлять нужду за борт. Сам я никогда им не пользовался.

Когда Дэвид познакомился со мной, я был еще подростком лет тринадцати. У меня был талант к рыбной ловле: я мог поймать рыбу даже тогда, когда другие оставались без добычи. Он узнал об этом и нанял меня, чтобы я возил его на рыбалку. Именно в его старой лодке я близко узнал своего будущего друга – священника, который носил самое настоящее облачение, а он узнал меня – мальчишку, у которого в голове было много мыслей, но мало слов, чтобы выразить их более или менее внятно. Мы, однако, проводили вместе довольно много времени, и в конце концов ему удалось не только разобраться в том, что́ творилось у меня в голове, но и помочь мне высказать все, что меня тревожило, мучило, ввергало в недоумение. Он дал мне слова, и это был его первый и, наверное, самый драгоценный дар.