Хранитель тайн - [2]

В семейной жизни Платон Ермолаевич также избегал внешних проявлений чувств – уменьшительно-ласкательных прозвищ или неожиданных возгласов, понятных лишь самым близким людям. Жену, Наталью Сергеевну, или Талю, он искренне любил, но если и отдавал должное ее достоинствам, то делал это в весьма своеобразной форме.

– Знаешь, Андрюша, – заметил он как-то раз, – современные барышни так и пышут здоровьем. Запросто могут тебя веслом огреть, и увернуться не успеешь. А вот Таля всегда была воздушная, и походка у нее – летящая…

Горелов не мог не согласиться с отцом. К своему огорчению, он не ощущал внутренней близости с матерью. При малейшем поползновении с его стороны поверить ей что-либо сокровенное, она ускользала от сближения. Позднее, начитавшись умных книг, Горелов пришел к заключению об эмоциональном несовпадении их темпераментов и прекратил свои попытки.

Отца он понимал лучше, считая, что тот способен на глубокие чувства, но сознательно ограничивает себя в этой сфере. «Так ему удобнее предаваться любимому занятию и не отвлекаться на пустяки», – рассудил Горелов. Не испытывая на себе родительского давления, он рано научился принимать решения, не полагаясь на помощь взрослых. Тем не менее, он охотно прислушивался к мнению отца, которое тот высказывал в своей обычной ненавязчивой манере, предоставляя сыну самому делать окончательный вывод.

Горелову легко давались иностранные языки. По-немецки он начал свободно говорить еще в раннем детстве, посещая частную дошкольную группу. В школе переключился на французский.

Когда в сороковом году Горелов окончил школу, он объявил, что будет поступать в Институт иностранных языков.

– Прекрасная мысль, – сказал Платон Ермолаевич. – И самый легкий путь, какой только можно себе представить. Будешь повторять то, чему ты давно уже научился.

Горелова задели эти слова. Ни слова не говоря домашним, он подал документы в Московский институт истории, философии и литературы (МИФЛИ), образовавшийся в свое время на базе филологического факультета МГУ, и, сдав экзамены, поступил на отделение немецкого языка и литературы.

– Значит, ты так решил? – спросил Платон Ермолаевич словно невзначай. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Ну что ж, одним лингвистом в семье станет больше.

Но судьба распорядилась иначе. В сорок первом году началась война, и Горелов ушел на фронт переводчиком немецкого языка. Вернувшись домой, он не стал восстанавливаться в МИФЛИ. Тяга к живому разговорному языку пересилила, и он решил продолжить образование на переводческом факультете Института иностранных языков.

– Я полагаю, ты поступил правильно, – заметил Платон Ермолаевич. – Теперь сможешь освоить и английский язык. За ним будущее.

Горелов с блеском окончил институт, получив специальность синхронного переводчика по двум языкам – немецкому и английскому Он мог бы продолжить обучение в аспирантуре, но предпочел живую работу – сопровождение выезжающих за границу специалистов и туристов. Это позволило ему побывать во многих странах, что было в то время совсем не просто, и значительно расширить свой кругозор. В одной из поездок Горелов познакомился с миловидной москвичкой Аней и, вернувшись, решил начать самостоятельную жизнь.

– Я, наверное, перееду жить к Ане, – сказал он родителям.

– Вполне разумное решение, – поддержал его Платон Ермолаевич, и на этом разговор закончился.

* * *

Платону Ермолаевичу, как каждому человеку, были присущи некоторые слабости. Он любил включать в повседневную речь неожиданные словесные обороты, вроде «мозги набекрень», «рукой подать» «ума не приложу» и тому подобное, а также отдельные, вышедшие из употребления словечки: давеча, намедни, запамятовал, помилуйте. Не отказывал себе в удовольствии и порассуждать о происхождении слов, что неизменно вызывало улыбки домашних.

Классиков литературы в разговоре называл только по имени-отчеству: Александр Сергеевич, Николай Васильевич, Антон Павлович. Достоевского не любил за «чудовищное», как он выражался, «надругательство над русским языком». Толстых признавал лишь двух: Льва Николаевича и Алексея Константиновича. Из прозаиков двадцатого века выделял Бунина и Набокова.

Когда Платона Ермолаевича спрашивали, не назвал ли он сына в честь писателя Андрея Платонова, шутливо отмахивался:

– Помилуйте, что вы! Мне всегда нравилось имя Андрей, а Платонов вовсе не принадлежит к числу моих любимых писателей, хотя я ценю его раннюю прозу.

Дальше этого разговоры обычно не шли.

В семье царили мир и благоденствие.

* * *

Обычно Горелов предупреждал отца, если собирался его навестить. Платон Ермолаевич не любил неожиданных визитов. А тут случилась отложенная было командировка, и Горелов, вернувшись, решил: дай, зайду!

Выйдя из лифта, он обнаружил, что дверь в квартиру не заперта, а лишь притворена неплотно. Почему-то он сразу почувствовал недоброе. Отец стоял в передней, небрежно одетый, без очков, и, казалось, не видел ничего вокруг.

– Где мама? – не здороваясь, крикнул Горелов.

– Мамы больше нет, она улетела, – тихо ответил отец и добавил: – Талю увезли.

Все знали, что у матери слабое сердце, но ничто, казалось, не предвещало…