Храм Согласия - [81]

– Так точно, за мягкое место, чье?

– Фельдшера. И чтоб насчет этого фельдшера ни звука не просочилось за наш забор, кроме того, что собака порвала. Ясно? Всем руководителям дай установку.

– Так точно. Разрешите исполнять?

– Исполняй.

Следом за хозяином Адам вошел в большой, светлый кабинет, обставленный старинной мебелью, – наверное, из барских усадеб во время революции, маслобойный заводик-то был здесь испокон веков.

– Григорий Михайлович Семечкин, – протянул хозяин кабинета руку Адаму.

– Алексей Петрович Половинкин, – ответил тот на рукопожатие.

– Присаживайтесь. – Семечкин указал Адаму на длинный приставной стол с полудюжиной изящных стульев с красиво изогнутыми спинками, наверное, из очень дорогого дерева, какого – Адам не знал; как выяснилось потом – из вишни. Сам Семечкин сел за большой темный стол, обтянутый зеленым сукном, в высокое, похожее на трон деревянное кресло. – Сейчас я подпишу немного бумажек, извините.

Семечкин склонился над бумагами, а Адам с любопытством принялся разглядывать кабинет и исподтишка его хозяина. В левом углу – бархатное красное знамя с золотистым серпом и молотом, над головой хозяина – портреты обоих вождей, на письменном столе – бронзовая настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром, бронзовый чернильный прибор – два лежащих льва и две чернильницы у них в лапах. А что касается хозяина, то он был еще густоволос, волосы русые, распадающиеся на прямой пробор, черты лица правильные, цвет лица здоровый. Время от времени Семечкин взглядывал на гостя, и Адам обратил внимание, хотя при электрическом свете это и могло показаться, что глаза у Семечкина не серые, не карие, а какого-то странного палевого цвета.

“Боже, какой я безмозглый дурак! Зачем вляпался в эту операцию? – думал Адам. – Зачем? А куда деваться? Он бы умер. А у меня автомат сработал, только и всего. Как говорил мой любимый папочка: “И нравственные поступки и безнравственные одинаково инстинктивны, только инстинкты разные”. Конечно, Витя не ангел, и, коснись он Ксении, я бы тоже его придушил, но… Я врач… Странно, что за три года я ничего не забыл, хотя чего странного – автомат он и есть автомат. А вот что теперь будет? Какое противное бабье лицо у его помощника и голос писклявый – не к добру”. Фамилию Семечкин Адам, конечно же, слышал тысячу раз, а видеть Самого не приходилось – только дым из выхлопной трубы черной “эмки”. И вот этот самый синий дым кольцами вдруг материализовался в виде живого человека, сидит перед ним, Адамом, и подписывает какие-то бумаги, наверняка очень важные, иначе бы его не звали в поселке “Сам”.

– Вымойте руки, вон дверь, – неожиданно указал Семечкин на едва заметную дверь в стене. – Стеганку снимите, положите на диван.

Адам снял стеганку, положил ее на кожаный диван с высокой спинкой из того же самого, что и стулья, вишневого дерева.

Давным-давно не видел Адам настоящих цивильных туалетов и умывальников с зеркалами. Он вспомнил невольно родной дом, вспомнил квартиру на втором этаже… Да, было в его жизни то, что люди называют “удобствами”, когда это было… В зеркале умывальника Адам увидел хотя и молодого, но очень бедно одетого человека, в серой латаной рубашке – чистое осталось на линейке Воробья. В туалете и умывальнике также было очень чисто. “Какой чистюля, – подумал Адам о Семечкине, – молодец!” Он провел в туалетной комнате минут пять, не меньше, а когда выходил, увидел женскую руку, притягивающую за собой входную дверь.

– Прошу за мной, – сказал Семечкин, выходя из-за своего роскошного стола, за которым, возможно, сиживал сам предводитель уездного дворянства.

В другой стороне кабинета, оказывается, была еще одна дверь, которую Адам не заметил. Они вошли в маленькую продолговатую комнату, в которой уже был накрыт стол на две персоны. О том, что всех работающих на комбикормовом заводе кормят обедом, знал не то что весь поселок, а вся область. Знал Адам и о том, что у завода два подсобных хозяйства – одно при колхозе Воробья, а второе – при другом поселковом колхозе “Красный Октябрь”, и они как бы соревнуются друг с дружкой.

– Я обычно обедаю в общей столовой, но там поговорить не дадут. И выпить. – Семечкин впервые улыбнулся, отчего лицо его стало гораздо моложе.

Адам отметил, что на столе не бражка, а настоящая бутылка водки, запечатанная сургучом.

Семечкин ловко откупорил бутылку, налил стограммовые граненые стопки.

– За знакомство, под борщик!

Они чокнулись и выпили.

Адам обратил внимание, что Семечкин ест борщ так же, как и он, не хлюпая, тихо, аккуратно. Борщ был отменный – на мясном бульоне, с настоящей свежей капустой, давно Адам не ел ничего похожего.

– И рабочих таким кормите?

– А как же – все из одного котла.

От выпитой водки в голове у Адама чуть помутилось, комнатка поплыла перед глазами, и Семечкин показался ему добрым, всемогущим великаном, который что-что, а уж его, Адама, судьбу изменит в корне.

– Я первый раз ассистировал при операции, а с детства мечтал. У меня дед был хирург, с самим Пироговым Николаем Ивановичем работал в оборону Севастополя*. Я в семнадцатом году даже поступил у нас дома, в Ростове-на-Дону, в Варшавский русский университет, на медицинское отделение.