Храм - [16]
— Ты хоть раз позвонил отцу? — спросил он.
Я отрицательно помотал головой.
— А надо бы! Ему необходимо услышать твой голос, да и тебе не помешает с ним поговорить. И скажи ему, что ты скоро вернешься.
— Я уже не маленький, Фернандо. Я ни от кого не завишу! Что же касается отца, так всему свое время, поговорю с ним при встрече. Сейчас я еще не готов.
— Ты здесь потому, что хотел убежать от своих проблем. Но от них не сбежишь, они всюду следуют за нами. Волочим их за собой как подвески или лохмотья…
Он закатал рукава и взял в руки инструмент. Надо было укрепить две стены, но сегодня я ему не помогал. В наличнике будущих витражей скапливался небесный заговор.
— У вас неприятности? — рискнул я спросить.
Молчание. Гнев старика, казалось, утих. Его разум внезапно перекинулся на ожидавшее произведение, ярость капитулировала перед творческим порывом, который шел из глубины. Или это была мудрая отходчивость?
Я не отступал.
— Фернандо, я с вами разговариваю! У вас возникли трудности?
Он уронил руки, и непреклонность восковой свечи внезапно в нем осела.
— Ко мне только что заходил мэр…
— Ну, так и что, он же у вас бывает каждую неделю?
— Нет! Приходил не помощник, а мэр собственной персоной. Городской голова!
— И что же он хотел?
— Сообщить мне приятную новость, черт возьми!
— То есть?
— Как ты думаешь, что он мог хотеть? — снова вспылил старик. — Что, по-твоему, может хотеть политик, когда переезжает с места на место? Либо твой голос, либо — деньги, и ничего больше!
— Разве уже скоро выборы?
— О, это меня бы устроило, — вздохнул он. — Представь только, что этот толстяк в пиджаке с бархатными лацканами и напомаженными волосами сказал…
Он вскинул брови и принял позу важного паяца, затем поднялся на цыпочки и заговорил писклявым голосом:
— «Муниципалитет всегда проявлял большое великодушие к вам, синьор Алиага: он никогда не облагал налогом вашу… ну, вот это!» Он произнес «вот это» как ругательное слово! Потом продолжил: «Может, это замечательная работа, но она совершенно ни к чему: маленькая церковь в Мехорада вполне устраивает наших прихожан. Впрочем, насколько я знаю, вы тоже в ней бываете по воскресеньям… Уверен, вам известно, что епископ уже разместился в соборе Алькала де Энарес, который в двух шагах отсюда. Кроме того, с той поры, когда вы начали строить вот это, времена сильно изменились. Сегодня рынок недвижимости Мадрида перенасыщен, и все больше людей желают обустроиться у нас. К сожалению, ваша стройка занимает много места, из-за чего в наш район не могут заселиться новые жители. Она мешает расширить наш район. Что касается потерь прибыли, так они исчисляются… et caetera!»[8] И этот тип считает себя коммунистом!
Я скрестил руки на груди.
— Понятно. Он хочет получить земельный налог. Сколько он требует?
— Двести тысяч песет!
— В европейской валюте, пожалуйста.
— Ох! Ну, ты же знаешь, я с этими евро…
— Подождите… дайте подсчитать… примерно одна тысяча двести или триста евро. Ну, это не так уж много! Неприятно, конечно, но не слишком. Я вам очень много должен, Фернандо, так что буду рад помочь…
Он меня прервал:
— Ты не понял, странник! Этот чертов городской голова требует двести тысяч песет за каждый год с тех пор, как я использую участок земли, на котором строю собор!
— Но это же почти шестьдесят тысяч евро!
Я был поражен.
— Я даже не уверен, что это законно! — вспылил я в свою очередь. — Ваш мэр — мошенник, он не имеет права! Надо рассказать об этом моей подруге Наде, я вам ее обязательно представлю. Она работает в службе градостроительства и…
Старик меня больше не слушал. Он мысленно был где-то далеко. Его глаза блуждали в какой-то, только Богу известной, голубизне…
— Если тебе это не в тягость, расскажи ей! — помрачнел вдруг он. — Мне кажется, что они хотят содрать с меня шкуру. Я у них под прицелом, моя церковь их раздражает. Люди одобряют только то, что соответствует общепринятым нормам. Истинная отвага людей пугает, так как угрожает их комфорту, привычкам, самоуверенности. Я это всегда знал…
— Ничего, что-нибудь придумаем, — пообещал я, желая разрядить обстановку.
— Иисус говорил нечто в этом роде: «И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду…»[9]
— Что вы хотите сказать?
— «И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два…»[10]
Я схватил рюкзак.
— Вы хотите, чтоб я прочитал главу из Библии?
Он сжал губы.
— Мне бы очень хотелось, да.
— Какую?
— Из Ветхого Завета, пожалуйста, вавилонское столпотворение.[11]
Дон Фернандо не ошибался: люди отказываются признавать чей-либо подвиг. У них нет собственного мнения о том, что им неведомо. И, тем более, у сильных мира сего и элиты, от которой всегда ждали особой проницательности. Но традиция их всегда опережает, надевая шоры им на глаза, или же они опровергают ими же открытого гения под страхом того, что тот перевернет все вверх дном — ведь гений по сути своей скандален. Такие примеры в истории следуют один за другим. История Галилея, представшего перед Инквизицией, дабы объяснить движение Земли, не оставляла ни малейших иллюзий относительно учреждения, которое нам сейчас требовалось убеждать. Чего ради муниципалитет будет аннулировать долг Фернандо? С какой стати ему отказываться от этой манны небесной? Что же касается официальной Церкви, так какой ей смысл нам помогать? Церковь, как и прежде, не поддерживает те идеи, что берут свое начало вне церковной догмы. Епископ никогда не давал своего благословения дону Фернандо, несмотря на его скромные запросы и монашеское прошлое. Чудо, которое отшельник создал, епископ мечтал расстрелять.
